Хорошие люди - Евгений Емельянов

И может ли он теперь сказать, что не случилось ничего особенного? Станет ли он теперь серьезно утверждать, что в жизни не существует серьезных проблем?

— Как тебе понравилась Ольга Геннадиевна? — спросил младший брат, когда они вернулись домой.

На такой вопрос можно было бы и не отвечать; возможно, если бы братья были одни, Станислав ничего не стал бы говорить. Но рядом с младшим братом стояла его жена, которая, правда, неодобрительно покачала головой, когда Юрий задал свой вопрос. И поэтому Станислав ответил:

— Хорошая женщина.

Поздно ночью, когда все в доме спали, Станислав читал свой чудом сохранившийся дневник.

В популярной песенке из кинофильма «Весна» поется о том, что «любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви». Очень хорошие слова. Это приятней. Станислав грустил. На память пришли вдруг такие маленькие по тем временам события, которые, как он думал, никогда не будут играть роли в его жизни. Но теперь все было важно. Все! Дневник помог ему восстановить в памяти образ девушки, которую он любил когда-то (если это была любовь).

Утром пришел Вениамин:

— Ну что, ребята, какая у вас программа на сегодняшний день?

— Лично наша программа, — ответил Юрий, взглянув на часы, — срочно бежать на комбинат.

— В кои-то годы родной брат на побывку приехал, а он — на комбинат!

— Такова жизнь, Веня.

— Да брось ты! Что я, жизни не знаю? Ты мог бы спокойненько взять дней десять без содержания. И тогда бы мы…

— И тогда мы что? — спросил Юрий, намазывая масло на хлеб.

— И тогда мы смогли бы, скажем, порыбачить… Стас, ты как? — Чего молчишь?

— Можно и порыбачить…

Отпуск продолжался.

Но уже через неделю Станислав начал испытывать скуку — в течение одной только недели он насытился праздностью. Рыбалка, о которой они с Вениамином мечтали, наскучила им в первый же день, потому что был ветер, по воде шла волна и рыба не клевала. А больше нечем было заняться.

— Приходи к нам, — предложил Вениамин, — что-нибудь придумаем…

— Зайду как-нибудь… Ольга днем работает, наверно?

— А ты что, боишься Ольгу?

Станислав помолчал. Он действительно побаивался теперь Ольгу Барабанову, и не потому, что она была привлекательной женщиной (хотя, в некоторой степени, и поэтому — тоже), а потому, прежде всего, что Ольга — взрослый человек, а он — мальчишка. Но Вениамин этого не поймет, потому что он слишком прямолинеен. Вениамин шагает по жизни легко и уверенно. Свое он держит крепко — не отнять! Если он верит во что-то, то верит по-настоящему; сомнения не теребят его душу. В юности, когда друзья трудились бок-о-бок, Станислав всегда удивлялся уверенности Вениамина, хоть Станислав и в себе был уверен в те годы не меньше. Вениамин недолго искал себя. Он приехал к другу в Узбекистан, посмотрел и — остался. И спокойно живет. Иными словами, брат и сестра Барабановы состоялись как личности, Станислав Вахтомин — нет. Еще бы ему не робеть перед Ольгой.

Тем не менее, Станислав знал, что навестит Барабановых — и не один раз.

Если в первое время после приезда на родину Станислав испытывал скуку, то вскоре он примирился с жизнью в деревне. И не только примирился, но и с возрастающим интересом начал смотреть по сторонам. Так бывает всегда, когда человек надолго уезжает из дома — и вдруг снова посетит родные места. Сначала — радость встречи с детством, потом — тоска по привычному укладу жизни, оставшемуся очень и очень далеко; тоска в свою очередь сменяется вспыхнувшим вновь страстным желанием никогда не расставаться с родиной, потому что здесь… родина: и река… и воздух… и небо… и ромашки… и тропинки в лесу… и люди, люди — что за люди! — и старая школа на окраине села. И теперь уже отпускник с возрастающими сожалениями думает о том, что пройдет всего несколько дней — и ему придется покинуть все то, что он любил в детстве, к чему был так сильно привязан и с чем соприкоснулся снова.

Итак, через неделю после приезда в Вахтомино Станислав приободрился, осмотрелся по сторонам и решил сделать кое-какие визиты. Разумеется, прежде всего он отправился к Елизавете Ивановне, которая одиноко доживала свои дни в небольшом домике на окраине села возле школы.

Старушка долго всматривалась в лицо гостя, но так и не узнала в нем «бунтующего» Станислава Вахтомина. Он назвал себя.

— Стасик Вахтомин? — пронзительным голосом старого человека, который плохо слышит, переспросила Елизавета Ивановна. — Как же не помнить! Очень хорошо помню… Вон ты какой солидный стал!.. Большую должность занимаешь?

— Я — Станислав, Елизавета Ивановна.

— Ну вот, я и говорю. Я ведь всегда верила, что из тебя выйдет толк. И брат твой… тоже… Я все помню!.. Стихи писал когда-то… больно заумные, правда…

— Стихи — это я! — более громко сказал Станислав.

— Да-да… И все про жизнь да про смерть…

«Она и видит плохо, не только слышит», — подумал Станислав. Перед ним стояла маленькая седоволосая старушка с выцветшими глазами, и рассказывала о том, что было, и о том, чего не было.

Вот чем становимся мы на склоне лет. Природа, наделив человека сознанием, не дала ему богатырского здоровья. Как хорошо жить крепким и духовно и физически от начала и до конца! И никогда не болеть.

Младший брат, узнав о походе Станислава к Елизавете Ивановне, сказал:

— Что же ты меня не предупредил? Пошли бы вместе… Она ведь… потеряла реальность…

И это было больно слышать.

Все эти дни Вениамин не давал другу покоя:

— Что ты, Стас, в самом деле! Все тебя ждут, а ты не заходишь.

И он направился в гости. Ольги дома не оказалось, и этот факт несколько успокоил Станислава.

— Здравствуй, Станислав, — сказала Софья Николаевна. — Я рада, что ты пришел… Странно, как время меняет нас. Я помню, ты был очень симпатичным мальчишкой, а стал настоящим мужем.

— Да-да, Стасик… Молодец… — поддержал жену Геннадий Егорович. — Очень ты стал мужественным…

— У тебя, небось, интересы теперь другие, — продолжала Софья Николаевна, улыбаясь одними губами. — В Ташкент сильно тянет? — Женщина поздоровалась с ним за руку, снова опустилась в кресло, причем сделала это с трудом. Легкое чувство жалости к Софье Николаевне шевельнулось в душе Станислава и исчезло. — А мы вот теперь, — продолжала говорить хозяйка дома, — совсем старые стали. И ноги не держат, и одышка… Что делать, наш век кончается.

— Ну, вы еще… — хотел было возразить Станислав и замолчал, потому что Софья Николаевна сделала протестующий жест рукой, как бы желая сказать: «Не надо об этом!»

Она сказала:

— Ничего мы уже не еще, Стасенька. От нас осталась одна видимость. Веню не встретил? Он отправился за хлебом… Ты бы лучше рассказал о том, как живешь в этом своем Ташкенте. Не очень мучаешься от жары? Веня вон, так тот все время хвастает, что ему не жарко. Потому что у него, мол, смуглая кожа. А как ты? Не очень мучаешься?

— Не очень.

— Веня говорит, что это вы его затащили в Среднюю Азию, — сказала Шурочка. — Правда?

— Он сам приехал.

— Что у вас там за Азия такая, — несколько ревнивым тоном произнесла Софья Николаевна.

— Такая вот, — весело откликнулась Шурочка.

Станислав с удовольствием взглянул на нее. Несмотря на то, что Шура родила двух девочек, она оставалась такой же стройной, какой он увидел ее однажды, такой же румянощекой и не менее веселой и жизнерадостной. Она относилась к тому типу людей, — давно уже решил Станислав, — к тому типу женщин, которые живут интересами своих мужей и считают, что важнее того дела, которое они делают, на свете не сыскать. Вениамин в письмах другу, как правило, упоминал имя своей жены. Было ясно, что Шурочка не только умеет привязываться, но и привязывать. Вениамин нашел то, что ему было нужно. С такой женой он не пропадет. Он может смело отдаваться партийной работе, зная, что у него надежные «тылы». Станислав немного завидовал другу — чуть-чуть! Но эта маленькая зависть причиняла большую боль: маленькая зависть лишний раз напоминала Станиславу о том, что сам он по-прежнему на распутье.

Софья Николаевна переменила тему разговора:

— А ты, Стасенька, так и ходишь теперь в холостяках?

— Так и хожу.

— Что ж так?

— Он теперь боится прикасаться к вашему брату, — засмеялся Геннадий Егорович.

Софья Николаевна стрельнула в мужа недовольным взглядом. Обидеться на слова Геннадия Егоровича мог бы и Станислав, но обижаться на старика было нельзя — он эту свою фразу произнес без всякой задней мысли.

Софья Николаевна теребила бусы на шее:

— Ты на меня не обижайся, Стасик, что я тебе сейчас скажу, — начала она более тихим голосом, чем минуту тому назад. — С тех пор прошло очень много времени, я много передумала и много поняла… Шурочка, может, ты самоварчик поставишь? — обратилась она к снохе.