Хорошие люди - Евгений Емельянов

— Конечно.

— Тогда пойдем завтра.

На другой день после обеда Вахтомины собрались в гости к Барабановым.

Софья Николаевна и Геннадий Егорович встретили их очень любезно.

— Какие у нас гости сегодня! — радостным голосом сказала Софья Николаевна. — Оленька, Веня! Гена, где ты там? Встречай гостей!

— Ну, Станислав, ну и ну! — Геннадий Егорович потряс его руку. — Вот ты какой стал! На станции вроде бы показалось, что… — он оборвал себя. — Когда же ты был здесь последний раз?

— Давно.

— Ну-ну… Значит, восстанавливаешь Ташкент? Героический город, ничего не скажешь. Читал много. Молодцы ташкентцы. Завидую тебе…

— Давай, Стас, давай, проходи. Забыл, что ли, чем был для тебя этот дом когда-то? Если так, то… — Вениамин — не договорил.

Софья Николаевна перебила его:

— Веня, помоги накрыть на стол! Что же ты не предупредил, что гости будут?.. Оленька, доченька, посмотри там в холодильнике мясо, мы быстренько чего-нибудь…

Как обычно происходит в таких случаях, никто никого не слушал, зато говорили почти все. Правда, Станислав молчал, и Юрий видел, что брат смущен — более сильно, чем это было на станции два дня тому назад. Видел Юрий и то, что Ольга Барабанова тоже смущена — об этом говорило ее поведение: она послушно и с большой поспешностью отправилась за мясом — это дало ей возможность временно покинуть компанию.

— Пожалуй, я тоже помогу, — сказал Геннадий Егорович, делая шаг к двери, за которой находилась кухня.

— Сиди уж! — Софья Николаевна взяла Юрия под руку. — Мы и сами управимся.

— Я тоже могу помочь, — сказал Станислав.

— Нет-нет, Стасик, что ты, ни в коем случае, — очень вежливо сказала Софья Николаевна.

Юрий Вахтомин скучал, как всегда скучал в гостях. И мечтал о той минуте, когда можно будет снова засесть у себя в кабинете со своими книгами. Но когда это будет? Пока что он сидел за столом, уставленным закусками и бутылками.

— Я сегодня чертовски рад, — сказал Вениамин, поднимая рюмку, — тому обстоятельству, что мы собрались в этом доме. Этот дом видел всякое — и хорошее и плохое. Но я предлагаю выпить только за хорошее. Я предлагаю выпить за нашу встречу!

Следующий тост провозгласил Юрий Вахтомин:

— Я предлагаю выпить за взаимопонимание…

Пришлось «выступить» и Станиславу.

— За все хорошее, — сказал он. — Я тоже очень рад, что снова нахожусь в этом доме. За здоровье его хозяев — Софьи Николаевны, Геннадия Егоровича и Ольги!

И вскоре беседа стала неуправляемой.

— …Если ты хочешь знать, Стас, работы у нашего отдела хоть отбавляй…

— …И вам, Ольга, не жалко ваших больных?..

— …Плиссе мне нравится, но в некоторых случаях…

— …Но когда ему пора ложиться спать, мы стараемся, чтобы…

— …Не только на Желтом руднике, но и на медеплавильном заводе…

— …У нас нечего делать тем, кто сачкует…

— Не желает ли молодежь немного потанцевать? — это предложил не очень-то уверенным голосом Геннадий Егорович и виноватыми глазами посмотрел на Софью Николаевну.

— Конечно, папочка! — быстро сказала Ольга. — Пусть молодые потанцуют!

Софья Николаевна хотела сказать что-то мужу, но, услышав последние слова дочери, произнесла нарочито осуждающим голосом:

— А ты что, разве не молодежь?

— Для танцев я уже старая.

— Вы не старая. — Юрий Вахтомин смотрел на Ольгу очень благожелательно. Добавил: — Стас, приглашай Ольгу!

Софья Николаевна повернулась к мужу:

— Что же ты не играешь?

— Я — один момент!

Геннадий Егорович поспешно встал и заковылял за гармошкой. Его не надо было просить дважды. Геннадий Егорович принес гармошку, и в комнате полились звуки вальса.

Станислав, помедлив, встал из-за стола и подошел к Ольге:

— Может, действительно тряхнем стариной?

— Почему бы и нет? Вон и мама утверждает, что я не старая…

— Правильно утверждает… И очень красивая, — осмелел Станислав.

— Спасибо за комплимент. Между прочим, мы с тобой танцуем второй раз в жизни, — сказала Ольга.

— Неужели? А когда — первый раз?

— Забыл?

— Хоть убей…

— У тебя на дне рождения. Твой отец еще живой был… Вспомнил?

— Отец еще был женат?

— На Марине Фабрициевой.

— Помню! Тогда ты первый раз вошла в наш дом. У тебя светлая голова. Это же было… что-то около… пятнадцати лет тому назад.

— У меня и должна быть светлая голова, — Ольга чуть заметно улыбнулась. — Я врач.

— Да, но врачом ты уже стала…

— …после того, как заимела светлую голову, да?

— Я расстроился, когда ты вышла замуж.

Она спокойно сказала:

— И поэтому сразу женился?

— И поэтому — тоже.

— Людмила была красивая?

— Красивая… Кто тебе сказал ее имя?

— Марина Семеновна.

— Понятно.

— Ты ее не ругай…

Софья Николаевна, опершись локтями о стол и подперев ладонью подбородок, с неприкрытым любопытством смотрела на единственную танцующую пару — на Станислава и Ольгу. Что было на уме у хозяйки дома? Этого не знал никто.

Глава восьмая

Станислав Вахтомин, Ольга Барабанова и все остальные

И тот же лес, и та же река, и тот же мост через реку. И та же деревня. Зато в селе появились новые здания — четырех- и даже пятиэтажные, а по автомагистрали, которая разрезала село пополам, неслось в обоих направлениях значительно больше машин, чем раньше. В прежних своих границах остался комбинат, но только на его территории стало потесней; по словам брата, построено несколько новых цехов и складов готовой продукции. Комбинат, в глазах Станислава, оказался маленьким предприятием, значительно уступающим по размеру Ташкентскому, на котором он работал. Меньше всего изменений коснулось деревни Вахтомино. Те же, что и раньше, фамилии, те же соседи. Многие старики, правда, поумирали, сверстники поразъехались, дети выросли, и теперь со Станиславом здоровались совершенно незнакомые ему молодые люди.

— Неужели это ты, Лерочка?

— Я, дядя Стасик!

— А это кто с тобой?

— Моя младшая сестра. Вы ее не знаете. Люсенька…

— Дядь Стас, добрый день!

— Здравствуй…те.

— Не признали меня?

— Честно сказать…

— Белоликова я!

— Ира?

— Жанна!

— Какая ты стала…

За деревней — то же футбольное поле, даже (ему это показалось, конечно) те же ворота футбольные.

Почти ничего не изменилось и дома: те же комнаты, много старой мебели. В кабинете у Юрки — письменный однотумбовый стол, маленький и аккуратный. На столе лампа и пишущая машинка, всевозможные эскизы, тетради с записями, чертежные инструменты. На стенах — полки с книгами. Станислав проникся уважением к Лене — жене брата, сдержанной и серьезной. Она дружит с Мариной Фабрициевой, разговаривает с ней ласково и уважительно — так разговаривают с людьми, которых любят. Основные заботы по хозяйству — на плечах Марины Семеновны. Приготовить обед, прибрать в комнатах, покормить кур, принести воды из колодца — это обязанности, которые она добровольно взяла на себя. Когда Лена свободна — они работают по дому вдвоем. И кто бы мог подумать, что Марина Семеновна Фабрициева станет полноправной хозяйкой в этом доме?

Станислав увидел, что в доме его младшего брата царят мир и покой. Можно не волноваться за своих близких. И спокойно работать в Ташкенте, не думая о том, что на родине не все благополучно. Можно было не приезжать — он стал лишним в доме своего детства. И пусть близкие люди не уверяют его в обратном…

Станислав думал, что если даже по той или иной причине он и решил бы остаться в родных местах, вряд ли бы у него хватило духу мозолить глаза младшему брату и его жене. Но такие мысли посещали Станислава лишь до одного определенного момента — до того мгновения, пока он не начал танцевать с Ольгой Барабановой.

И это случилось вчера.

О чем они говорили с Ольгой? Это трудно вспомнить, потому что Станислав волновался в те минуты и часто произносил совсем не то, что думал, и часто отвечал невпопад на ее вопросы, и был скован тем обстоятельством, что на него (на них с Ольгой) смотрело много пар глаз, одна из которых принадлежала Софье Николаевне — той самой Софье Николаевне…

— Между прочим, мы с тобой танцуем второй раз в жизни…

— Неужели? А когда — первый раз?

— Забыл?

— Хоть убей…

— У тебя на дне рождения…

Он вспомнил все — и даже то, о чем хотел бы забыть… А когда на одно лишь мгновение к нему пришла мысль, что, собственно, теперь ничто и никто не препятствует ему в том, чтобы «завоевать» Олю, он испугался. Потому испугался, что Ольга Барабанова была вполне сложившейся личностью. А Станислав Вахтомин на пороге своего тридцатилетия чувствовал себя таким же несерьезным, как в юности. Он по-настоящему сомневался в том, что делает полезное дело; зато он не сомневался, что отстал в развитии от всех своих сверстников.