Бизар - Андрей Иванов

Это был Тяпа. Его наконец-то положили на обследование. Доктор попросил, чтоб я помог ему наладить с ним отношения: перевести и унять пациента – Тяпа снова скандалил. Я даже не успел вытянуться на койке как следует, а меня уже тянули к нему в камеру. Два часа на визит – каждый день! Хотел отказаться. Насильно втолкнули со словами: ваш друг… поговорите с вашим другом… а то он кричит от одиночества! Вам вместе хорошо будет!

Тяпа попросил, чтобы я ему накрутил самокруток, рассказал, как довел всех до ручки в Сундхольме, как они там взвыли, в конце концов не вытерпели, когда он начал орать и ломать все вокруг, закрыли в карцере и держали там, пока не перевели сюда. Я так и не понял, что он таким образом выгадал, но спрашивать не стал. У Тяпы был уже записан в голове монолог, он работал, как настоящий магнитофон, бобины крутились, рот открывался, закрывался, слова летели:

– Значит, жалобы на ногу все-таки приняли всерьез. Во как! На рентген возили, снимок ноги делали. Еще бы! Я ж с пятого этажа упал в проем лифта, прикинь! Инвалид с детства…

…и т. д., и т. п., все то же, по кругу…

Слава богу, меня быстро избавили от друга. Пришел бледный доктор и сказал, что самое страшное подтвердилось. Я обмер. Доктор сел на мою кушетку. Снял шапочку.

– Вы должны понять, что я вам сейчас скажу, молодой человек, – сказал старичок, – потому что есть вещи, которые… надо принять, потому что их еще можно поправить…

– Что такое? – спросил я.

– Только не нервничайте…

Я покрылся испариной.

– …у вашего друга серьезное положение с ногой… он справедливо жаловался на боли, и мы несправедливо ему не верили. Штифт в бедре сместился на три сантиметра! Как он вообще все это выносит? Ужасно. И почему этот штифт ему не удалили? Не понимаю… Его надо было убрать еще два года назад! О чем врачи думали?..

Доктор попросил меня все это мягко перевести Тяпе.

– Только не нервируйте его, потому что ему предстоит серьезная, очень серьезная операция, – говорил старик.

– Ему отнимут ногу? – спросил я.

– Нет-нет, что вы! Будут вынимать штифт, отвезут в центральную больницу… Но ведь это – операция, молодой человек!

Тяпу увезли: попросил накрутить ему побольше на дорожку, – два часа крутил, весь табак, что был у него накоплен, весь пустил на самокрутки!

Стало тихо. Ходил на прогулки. Ни с кем не говорил. Была возможность сблизиться со шлюхами (за пачку «Мальборо» отсасывали прямо в коридоре у киоска), но воздержался. Собирал успокоительное, накопил огромное количество; не мог спать… накручивал себя: пальчики, пальчики… проваливался ненадолго под утро, видел мои пальчики: они были солдатами в странной форме, маршировали вокруг меня, а я отдавал им приказы, из меня тянулись трубки, солдаты-пальчики маршировали, что-то пели…

Передали письмо от Дангуоле: очередной пересмотр дела закончился неудачно, остается единственное: надежда на гуманитарный позитив (недомогание или еще какая-нибудь чушь). Той же ночью выдавил стекло из окна. Сперва замазку ложкой снял; долго ковырялся, полночи, тишина стояла мертвая, каждый звук, как по нервам; выдавил стекло подушкой. Съел все сонники. Выбрал осколок поострее… Сел на пол, долго держал в руке, и, когда начало смаривать, собрался и резко: раз-раз!.. Чуть подождал и раз! И еще! Вошел в раж. Еще! Одну руку, другую…

Приемный покой, уколы, швы, ремни, уколы, изолятор… таблетки… serenese, rivotril, clozapine, zyprexa[92]… сон… растолкали, обматерили, заковали, погрузили, отвезли в Гнуструп.

5

Психушка для отпетых криминалов. Для самых обезбашенных. Так называемая подводная лодка, – «ubad[93]», – по форме постройки: длинный коридор с круглым окном с одной стороны и точно таким же окном с другой стороны, круглым, как иллюминатор.

Маленький Томас был первым, с кем меня познакомили. Я его спросил: «Почему тебя прозвали „маленький“?» Он был отнюдь не щуплый парень и не дохлый. Лилле Томас заикаясь объяснил: «По-отому „маленький“, что есть Бо-ольшой Томас. Вернее, длинный, Ллланг. Он тут давно… Бывший ба-ба-ба… ба-аскетболл-боллист!.. А потом пришел я, и… тоже Томас. Стали пу-пу-путать! Чтобы не путать, решили меня назвать „ма-аленьким“, а другой так и остался „Ланг“. Всех устраивает. – Прошептал: – Поку-курить хошь?» Зажмурившись, красиво, без запинок, пропел:

There must be some kind of way out of here Said the joker to the thief[94].

У него в комнате была огромная красная коробка, на которой большими белыми буквами было написано: WOODSTOCK[95]; он зарядил бонг, сделанный из литровой пластмассовой бутылки кока-колы, мы затянулись, и понеслась…

Дангуоле наконец-то получила работу. Перебралась туда же, где и работала. Красила по десять часов в сутки какие-то ангары. Было страшно читать ее письма. И все это было ради меня… Я стонал от ненависти к себе!

Маленький Томас был ясновидящий: во время своих припадков он видел странные вещи… «Я видел Антихриста», – сказал он как-то. Антихрист был младенцем величиной с Луну; он сидел в санях и летел по небу, его везли тощие, как борзые, женщины, их волосы горели; у Антихриста было лицо старичка, и оно затмевало солнце; у него была плеть из тысячи молний, ею он хлестал женщин, снопы искр летели во все стороны, – ужас охватывал Томаса. Он кричал по ночам; ему давали лекарство, – clozapine, zyprexa, – но оно не помогало. «Херня, – говорил он, – не помогает!» Поэтому он ходил в город (ему разрешалось выходить), покупал гашиш… Гашиш помогал. Мы курили и слушали: Cream, Jimi Hendrix, Jefferson Airplane… Потом всех созывали пить таблетки. С лекарством в Гнуструпе было строго. Медбрат ревел «medicin tid!»[96], обритая толпа топала по коридору к кормушке, в очереди перешучивались: «пэ-пэ-пилла!..» – «яа, яа!..» – «пас-по-политие-пилла!..»[97]. Мы возвращались в его комнатку, он набивал бонг и включал музыку… Ravi Shankar, Grateful Dead, Janis Joplin[98]… Он не любил выходить за рамки фестиваля, предпочитал придерживаться канонического расписания. Его коробка имела четыре отдела: Friday, August 15; Saturday, August 16; Sunday, August 17; Monday, August 18[99]. Так он и слушал… изо дня в день – отдел за отделом… Woodstock forever, man! – говорил он. – Forever indeed! – отвечал я.[100]

Дангуоле приезжала ко мне раз в неделю, нам разрешали запираться; мы валялись на койке два часа, забавляясь, времени на то, чтобы планировать мой побег, почти не оставалось, минут пять в самом конце встречи лихорадочно что-нибудь говорили… она проверяла, нельзя ли вылезти через окошечко… я говорил, что можно убежать через садик, во время прогулки, но там клетка высокая, а наверху – колючка под наклонным углом, очень неудобно… Она хотела привезти ножницы по металлу, сделать дыру в заборе; я говорил, что так перелезу; но ей непременно хотелось испробовать ножницы, она хотела, чтоб все было как в кино, с максимальным количеством сподручных средств! Я отговорил (но она после призналась, что все равно попробовала: перекусила ими проволоку, толстую, почти с палец толщиной, – она была уверена, что запросто справилась бы с сеткой на заборе).

Мы валялись, курили гашиш, пили лимонад, я рассуждал: убежать из этой «подводной лодки» не так сложно; сложней скрываться после этого.

– Куда бежать? – говорил я. – Куда двигать потом? В Хускего? Придут опять, нагрянут внезапно, или кто-нибудь донесет…

– Нет, – взволнованно сказала Дангуоле, – в Хускего никто не донесет, ты что!

– Запросто кто-нибудь… Вся коммуна у ментов на крючке… Им не просто так разрешают двадцать пять растений конопли на голову… их каждый год контролируют, менты по садам ходят, считают… Вертолет летает, фотоснимки всей местности, думаешь, просто так? Нет! Все там у ментов на крючке, все! Только пригрозят, и они мать родную сдадут!

– Напрасно ты так думаешь, – сдвинула брови Дангуоле. – Они готовы тебя в лесу прятать, а ты про них так говоришь…

– Ну даже если и в Хускего, то как добираться? Допустим, сигану я завтра через этот забор, куда бежать? Улицами? Дворами? В тапках по перрону, до первого светофора, welcome back![101] Я не знаю местности!

– Я тебе карту привезу, – гладила она меня, щекотала своими волосами, – сама нарисую, все объясню, это так просто… и денег на поезд тебе оставлю… и обувь привезу…

– У них тут сигнализация, – продолжал я, жмурясь от удовольствия, – чуть что – сирена… они прыг на велосипеды, мопеды, машины, сообщают местным ментам… у них все под контролем… Все предусмотрено! Det er Denmark, du![102]

– Это кажется, что все под контролем, – возражала она. – Они все ленивые. Им наплевать. Я все узнаю… продумаю каждую мелочь!

Добавила, что знает, куда бежать: в Норвегию – норвежцы по старинке принимают беженцев… Она уже и туда написала и получила ответ: приезжайте – рассмотрим и подпись: Norsk Røde Kors[103]. Я пытался ее отговорить от этой бредовой затеи, но она была уверена, что с таким кейсом меня примут, что мы сможем легализоваться… В ее словах чувствовалась чья-то тень – это был дядя, это он ей нашептал… Он с самого начала мечтал меня сплавить в Норвегию!