Бизар - Андрей Иванов

– Вы понимаете, что я не могу ехать в Эстонию?

– А вы понимаете, чего вы от нас хотите? Я, конечно, могу послать ваши документы в МИД, но на это уйдет время… И потом, документов-то нету. Мне и в МИД посылать как бы нечего… Тут уж, извините, не получается… Все, что можно сделать, это послать запрос о том, чтоб наши представители проследили за тем, как будет проходить следствие и в какие вас поместят условия…

…и т. д. и т. п.

– …можем проследить за тем, чтоб ваши права не нарушались по прибытии в Эстонию… мы можем проконтролировать, чтоб ничего с вами там не случилось… Можем сделать запрос, предупреждение… Можем проявить интерес, и та угроза, о которой вы пишете… Мы проследим, чтоб вам ничего не угрожало и все шло без нарушения прав человека… ваших прав… Можем намекнуть… шепнуть… подмигнуть… заслать кота, который прыснет где-надо… зашлем мух и облака…

…и т. д. и т. п.

Мне казалось, будто он говорит с лошадью о ее правах лошади тащить не сто пудов, а девяносто восемь. Поблагодарил его, но твердо отказался от помощи и участия в моей судьбе. Лучше не надо… Нет, правда, лучше не надо… чтоб кто-то по его сигналу озаботился и стал проявлять интерес к моей персоне… нет-нет… если этот махнет рукой, меня точно изжарят!

– Теперь ты в надежных руках, – шипел в трубку Пол. – Эти люди профессионалы. И у тебя есть адвокат! Пусть пока государственный, но лучше, чем ничего! Ты уже обязан себя чувствовать человеком! Обязан! Адвокат есть. И мы тебе тоже одного подыскали. Но он еще не вошел в дело, пока знакомится с твоими бумагами. Пусть пока будет государственный. Самое главное, что они вспомнили о том, что ты – человек и у тебя, как у каждого нормального человека, есть права и должен быть адвокат. Это самое главное! Сейчас они пока играют в права человека. Даже в посольство России возили. Смотри какие! Потом в игру вступит наш толковый парень в очках. Он им навяжет наши правила игры. Они заиграют всерьез, никуда не денутся! В конце концов всегда можно обжаловать. Если тебя депортируют, мы продолжим борьбу за тебя здесь! Адвокат подаст апелляцию и, если проигнорируют, напишет в Страсбург! European Court of Human Rights!!![86] Об этом нельзя забывать. Протокол номер семь, статья первая! – Дальше он зачитывал, как стихи, нараспев, практически под музыку: – Депортация не применяется к следующим категориям иностранных граждан и лиц без гражданства (а ты – без гражданства!..) …получивших отказ в признании беженцами либо в предоставлении убежища, утративших статус беженца или лишенных статуса беженца, и которые не могут быть высланы против их воли на территорию государства, где их жизни или свободе угрожает опасность преследований по признакам расы, религии, гражданства, принадлежности к определенной социальной группе или политических убеждений… Прямо про тебя! Держись, парень! Пусть только попробуют, и мы их поимеем. – Он, кажется, мечтал, чтоб меня кончили, чтоб тогда он всех «поимел». О, тогда он наверняка и песню про меня напишет! Весь мир услышит! – А пока отдыхай! Ты свое дело сделал. Молодец! Теперь расслабляйся! – сопел он в трубку. – Мы сделаем все, что нужно. Мы скоро приедем. Уже собираемся. Навестить тебя. Жди нас! Не делай глупостей! Принимай лекарство! Позволь врачам позаботиться о тебе. Запомни, эти люди специалисты. Доверься им! Этим можно довериться. Почаще ходи в душ. Стой под душем, подставляй шею и плечи. Это снимает стресс!

Несколько раз повторил: «Душ, душ и еще раз душ! Пять раз в день!» Расписал, как надо поливать себя струями, какую часть подставлять под напор, сколько минут, в какие часы… В его словах слышалась зависть. Я мог бесплатно мыться в душе! В любой момент вошел в кабинку и – помылся! Благодать! Дангуоле заметила, что у них там опять ничто не работает. Полный развал. Даже стена, которую я выстроил в гараже, рухнула… а дверь вообще едва болталась на одной петле! Они там так ничего и не починили. Белки бесятся на чердаке. Сквозь дыры в крыше летают ласточки, на стенах мох, по полу стелется вьюн. Не то что душ, воды в кранах не стало. Дангуоле сказала, что трубы забило и унитаз прекратил работать, дерьмо поднималось и поднималось, заливая весь туалет, приходилось черпать. Они ездили к соседу; пили кофе, чай, Пол пил пиво, а потом хитро спрашивал: «Has everybody played bagpipes yet?»[87], – если все успевали сходить в туалет, они уезжали. Соседу не говорили, зачем они приезжали, он оставался в неведении. Пол с ним говорил о Милошевиче, о Северной Корее, голоде в Африке… Он умел говорить о голоде, как никто другой, с воодушевлением; наверняка лучше ирландцев о таких вещах никто не умеет говорить. О ванной и разных душевых кабинках он тоже отлично говорил, о том, какое благотворное воздействие имеют струи на психику человека, чувствовалось, что скучал он по цивилизации: подставить свои плечи под струи, отмыть свою гриву… или хотя бы представить, как это делаю я. Он буквально толкал меня в душ.

– Сейчас я вешаю трубку, а ты прямо иди и прими душ! Да, и еще… Чуть не забыл. Много не кури. Курение не помогает. Наоборот, ухудшает сердечную деятельность, и тебе становится только хуже. И перестань голодать! Ешь, в конце концов! Ты уже месяц не ел! Можешь начинать! А теперь я вешаю трубку, а ты – идешь в душ!

Пол и Лайла привезли с собой Дангуоле – шоколад, бумага, конверты… Лайла сказала, что теперь уже все точно будет хорошо. У них возникла великолепная идея: мы с Дангуоле должны были немедленно пожениться.

– Муж по закону может последовать за женой, – объяснила она, – как за семьей. Они не могут отрывать тебя от семьи! А она – твоя семья, ведь так? – Все кивали, я тоже кивал: Дангуоле – моя единственная семья, куда она, туда и я. – Ты мог бы поехать в Литву. Хотя бы временно. Сделал бы там документы, а потом вернешься назад, в Хускего, и будете там жить!

Оставалось только немедленно пожениться. Они написала письмо, которое я должен был подписать.

– Оно пойдет в секретариат королевы, – сказала Лайла, – в отдел, который рассматривает брачные и бракоразводные дела и тому подобные вещи, просьбы. Иногда они способствуют ускорению судопроизводственных дел… и т. д. и т. п.

Пол снова начал нахваливать найденного ими адвоката. Он сказал, что даже адвокат был изумлен суровостью обращения со мной. Пол кричал:

– То, как с тобой обошлись там, в тюрьме, это хуже, чем в фильме In the name of father[88], но ты же не террорист! Даже не по подозрению! Даже не вор! А просто человек без документов!

Да, не вор… без документов, сипло стонал я. Пол тряс волосами от возмущения, обещал поговорить с людьми в Amnisty International. Лайла сказала, что все это для меня являлось своеобразным чистилищем, мне даже можно было позавидовать. Я изумился: чему? чему тут завидовать?

– Уникальному опыту, – пояснил Пол. – Ты этого пока не понимаешь, но… Дружище, это же испытание духа! осознание своей смертности! Этот страх – очищающий! Теперь ты будешь ценить свободу! Теперь ты осознаешь, что такое жизнь! Теперь ты – совсем другой человек! Ты – адепт! Когда все это кончится, вы будете вспоминать этот кошмар и ценить жизнь, на все смотреть другими глазами! Глазами просветленных!

– А теперь надо оставить их вдвоем! – сказала Лайла, и они ушли.

…наскоро за шкафчиком; дверцу шкафчика приоткрыли и сплелись у стены…

Пол привез из Копена журналиста, чтобы тот взял у меня интервью.

– Свой человек… русский! – Ирландец трясся с похмелья. – Иногда статьи помогали. Пресса все-таки…

Я почувствовал себя неловко. У журналюги был осуждающий взгляд из-под очков, сухой рот, широкий черный галстук. Он много рассуждал о том, что часто вот такие истории, как моя, придумывались, что, в общем-то, ничего нового в моем рассказе нет. Вряд ли стоит возлагать надежды на его газету. «Прошли те времена, когда статья могла повернуть ход бюрократической машины вспять», – сказал он с сожалением. Попросил показать шрамы, руки произвели впечатление; он смотрел как зачарованный, сделал несколько снимков, пообещал что-нибудь узнать через свои каналы… Статья вышла уже после Пасхи – написано там было немного, зато три фотографии моих изуродованных рук! Шедевр членовредительства! Я как увидел, сразу подумал, что Сюзи эти снимки привели бы в бешенство! Она бы кричала: «Такое в газете печатать нельзя! Газету может открыть ребенок! Это может травмировать психику!»

…но все было напрасно: никакого резонанса!

Затем журналист сообщил Полу, что предпринял частное расследование и даже с кем-то в Эстонии связался, вступил в переписку, узнал, кто ведет дело… даже переговорил с моим новым следаком! Ищейка сразу вцепился в журналюгу и стал его допрашивать, задыхаясь от нетерпения… перво-наперво он хотел узнать, сколько я дал тому, старому следаку, чтоб он меня снял с розыска!.. Ему не терпелось, хотел поскорее начать раскопки… меня начнут по частям резать, а этот к ножке стула моего спасителя веревочки привязывать будет, чтобы дернуть как следует! чтоб наверняка!