Обречены воевать - Грэхам Аллисон

истории. Государственная экономика и политика неоднократно доказывали свою неэффективность. Студенты в Гарварде изрядно удивляются, когда я прошу их прочитать главу из самого популярного учебника по экономике середины двадцатого столетия – «Экономика: вводный анализ» Пола Самуэльсона, опубликованного в 1964 году. Автор этого труда предполагал, что СССР обгонит США по ВВП к середине 1980-х годов[664].

Характер двадцатого столетия определяла череда мировых войн: сначала Первая, затем Вторая, затем призрак третьей, которая могла бы стать последней. В этом финальном противостоянии ставки, по мнению соперников, были настолько высоки, что каждая сторона была готова поставить на кон жизни сотен миллионов своих граждан, чтобы победить. После схватки, затянувшейся на четыре десятилетия, в 1989 году пала Берлинская стена; в 1990 году распался Варшавский договор, а на Рождество 1991 года рухнула и сама «империя зла». Так, холодная война закончилась всхлипом, а не взрывом[665], чего все справедливо боялись. Это редкая победа США в годы после Второй мировой войны. Почему же холодная война завершилась триумфом, тогда как множество «горячих» войн с 1945 года не принесло Америке успеха? Какие уроки могут вынести современные государственные деятели из этого испытания?

Термин «холодная война» был придуман, между прочим, Джорджем Оруэллом – автором знаменитого романа «1984». После самой смертоносной войны в истории США и СССР находились на грани истощения. Этот конфликт заставил их сражаться вместе, стать союзниками, поскольку победа над нацистами требовала сотрудничества. (Как заметил Черчилль, если бы Гитлер вторгся в ад, он «по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане в палате общин».) Когда стало ясно, что советские войска задержатся в тех странах Восточной Европы, которые они освободили от нацистов, американские политики попытались составить стратегию для послевоенного мира – с учетом того, что бывший союзник становится важнейшим противником.

Отправной точкой этой стратегии была манихейская предубежденность против Советского Союза. Эти государственные деятели рассматривали СССР как противника, «столь же несовместимого с демократией, как нацизм или фашизм», цитируя первого министра обороны США Джеймса Форрестола[666][667]. В своей исторической «длинной телеграмме» из Москвы всего через девять месяцев после дня «V-E»[668] Джордж Кеннан (тогдашний временный поверенный в делах Америки в Москве) предупредил, что экспансионистский советский коммунизм является «политической силой, фанатически приверженной убеждению, что с США невозможен никакой постоянный modus vivendi[669]». По словам Кеннана, советские коммунисты верят в необходимость того, чтобы «наше общество было разрушено, наш традиционный образ жизни уничтожен, а международный престиж нашего государства подорван, дабы советская власть чувствовала себя уверенно». В борьбе с таким противником Америка могла выжить, только уничтожив СССР – или его преобразовав.

Всплеск советской агрессии в послевоенный период подтвердил правоту этого анализа для американских политиков. Советский переворот в Чехословакии в 1948 году, победа китайских коммунистов в 1949-м и поддержанное СССР вторжение Северной Кореи в Южную в 1950 году заставили всех вспомнить о призраке коммунизма, бродящем по миру. В 1949 году СССР испытал свою первую атомную бомбу, разрушив монополистический контроль США над «абсолютным оружием»[670][671]. Хотя советская экономика сильно пострадала в ходе Второй мировой войны, советское общество оправилось от катастрофы гораздо быстрее, чем российское после Первой мировой войны[672]. За первое десятилетие после Второй мировой войны советская экономика как минимум удвоилась, а в следующем десятилетии выросла еще вполовину[673]. В значительной степени ее стимулировали военные расходы. Как отмечает Роберт Гейтс, высокопоставленный чиновник американской разведки в годы холодной войны, много позже ставший министром обороны США: «СССР начал осуществлять крупнейшее наращивание вооруженных сил в истории за двадцать пять лет, и это сулило глубокие потрясения для международного баланса сил»[674]. В результате, когда в 1956 году Хрущев во всеуслышание заявил: «История на нашей стороне, мы вас похороним», никто не засмеялся[675].

До наступления века атома такая угроза потребовала бы тотальной войны на истребление, «горячей» войны, ничуть не уступавшей в интенсивности той, в которой США, Великобритания и их союзники еще недавно сражались против гитлеровской Германии. В подобной войне целью является только безоговорочная капитуляция противника. США, предположительно, имели возможность напасть на Советский Союз и победить, сразу после Второй мировой войны (и всерьез рассматривали такой шаг), но отказались от него. Когда СССР испытал свою атомную бомбу, американские стратеги испугались того, что в противостоянии с Советами та война, которую все знали до сих пор, может в одночасье устареть[676][677].

Величайшим напряжением стратегического воображения в истории американской дипломатии всего за четыре года, считая от «длинной телеграммы» Кеннана и речи государственного секретаря Джорджа Маршалла в Гарварде (когда был обозначен план Маршалла) до NSC-68 Пола Нитце (сверхсекретного меморандума, в котором излагались военные условия соперничества), американские лидеры, которых мы сегодня именуем «мудрецами», составили всеобъемлющую стратегию для той формы противостояния, какой история еще не знала[678]. Клаузевиц учил понимать войну как продолжение международной политики иными средствами[679]. После того как посредством внешней политики, дипломатии и переговоров сделано все возможное для обеспечения насущных интересов нации, в дело вступают армии, флоты и военно-воздушные силы, применяя «иные средства» воздействия. Но что, если прямое столкновение армий будет равносильно национальному самоубийству? В таких условиях необходимо искать альтернативы. Потому-то и была придумана холодная война, ведение боевых действий без применения бомб и пуль, хотя главные комбатанты всячески изводят друг друга. США и Советский Союз систематически нападали друг на друга во всех сферах соприкосновения, кроме одной – прямой войны. Здесь можно вспомнить экономическую войну, информационную войну, тайные операции и даже «косвенные» войны – в Корее (где советские летчики под чужими именами сбивали американские самолеты), во Вьетнаме (где советские солдаты управляли средствами ПВО, на счету которых десятки американских самолетов), в Анголе и в Афганистане (где моджахеды при поддержке ЦРУ сражались с советскими войсками).

Вовлеченные в эту новую форму войны, обе стороны признавали, что «холодный» конфликт легко может стать «горячим». Чтобы снизить накал страстей, они мирились со многими фактами, которые при иных обстоятельствах сочли бы неприемлемыми. Скажем, сюда относится установление советского господства над народами Восточной Европы и утверждение коммунистических режимов в Китае, на Кубе и в Северной Корее. Кроме того, соперники изобрели сложную схему взаимных ограничений; по словам президента Джона Ф. Кеннеди, это были «маловнятно сформулированные правила сохранения статус-кво»[680]. Для снижения риска внезапной атаки с применением ядерного оружия, например, заключались договоры по контролю вооружений, которые обеспечивали большую прозрачность отношений и вселяли в стороны уверенность в том,