Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4 - Александр Чуркин

Не знаю, как я прожил эти сутки. Деду я ничего не сказал. А вдруг она не придет!..

Утром в школе ребята обступили меня с вопросами, — а я как-то ничего не мог им рассказать.

— Оставьте его, — сказал Кирилл, — глупо приставать.

Вернувшись из школы, я не находил себе места. Придет?… Не придет?..

Стрелка часов приближалась к шести. Дедушка пришел с работы, пообедал и прилег отдохнуть. Я ждал. Неужели не придет?… Часы пробили шесть.

В начале седьмого раздался звонок.

— Я открою, няня! — крикнул я и побежал на кухню.

Она стояла на пороге страшно бледная, какая-то замученная. Видно, и она не спала ночь. Я молча взял ее руку и повел в нашу комнату.

— Погодите, я его предупрежу, — шепнул я ей.

Дед уже сидел на диване.

— Кто это звонил? — спросил он.

— Дедушка, я ее нашел. Это она. Она тут.

— На… нашел?! — Дед вскочил.

— Войдите! — крикнул я.

Она вошла и остановилась на пороге. Наступила такая тишина, что я услышал, как бьется мое сердце. Не знаю, сколько времени они молчали, не спуская глаз друг с друга.

— Машенька… жива?… — глухим голосом спросил, наконец, дед. Она отрицательно покачала головой.

— Умерла? — прошептал он.

— Обоих фашисты убили, и папу, и маму. Они партизанами были на Украине. Меня соседи спасли, — неожиданно громко ответила она.

И я вдруг — в первый раз в жизни — увидел, как из глаз деда выкатились две слезы и упали на седую бороду. Я почувствовал, как комок подступает к моему горлу, и, чтобы не разреветься при ней, выскочил из комнаты.

С тех пор прошло уже четыре года. Маша тогда же переселилась к нам, она поступила в Высшее Художественное училище. Из нее выйдет талантливая художница. Я учусь в десятом классе. Мы с ней большие друзья, хотя она и называет меня «цыпленком». Я не обижаюсь. Я так счастлив, что у меня есть сестра! Она всего на три года старше меня, но ей пришлось столько пережить! Все мои товарищи очень полюбили ее, и они с Глебом иногда смеясь вспоминают встречу в трамвае и косичку. Ребята часто собираются у нас, — и какие споры разгораются иногда! Даже Кирилл начинает говорить с придаточными предложениями.

И дедушка и нянька в ней души не чают. Деда не узнать: он помолодел, повеселел. А у няньки любовь выражается в том, что ворчит она на Машу еще больше, чем на нас с дедом.

Сегодня воскресенье. Сильный мороз, а мы с Машей собрались с утра на каток. Нянька решительно запротестовала:

— Куда вы, непутевые, в такой холодище? И думать не смейте! Сидите дома, нечего носы морозить. Не пущу — и всё.

Дедушка за ее спиной лукаво подмигнул нам.

— Одевайтесь, я отвлеку ее, — шепнул он, когда нянька ушла.

Мы с Машей оделись, взяли коньки подмышку и стали у двери в кухню. Нянька возилась у плиты. Дедушка подошел к ней, стал рядом и заговорил о чем-то. Крадучись, на цыпочках, сдерживая смех, пробирались мы за их спинами и слышали, как нянька отчитывала деда.

— Ты-то сам хорош! Как маленький! Их еще учить надо, а ты потакаешь. Не видишь разве, — оба в яковенскую породу. Своевольщики. Неслухи. Упрямые. Оба — как есть в старика. Одно слово — патреты!

И. Демьянов

Лед почернел…

Лед почернел,                   Нева запахла рыбой —и появились чайки над Невой…Река, бунтуя, ледяные глыбыУдарила в гранит береговой.Ломал их берег, ставя на ребро,Со звоном рассыпая серебро…

Вновь загорится гладь речная скоро —Весна себе прокладывает путь,И чайка, пролетая над «Авророй»,Тугому ветру подставляет грудь.Слезится от ветров весенних лед…Уже каток закрыли — нет морозов.На пятитонке мокрой из воротКуда-то снег слежавшийся вывозят.

Я по катку шершавому иду,Вода уже заполнила ложбины.Лед постарел — следы коньков на льдуПестрят вокруг, как мелкие морщины.

И дни растут и солнце горячей,У МТС бежит в поля ручей,Бежит, журчащий, вестником тепла,Свернул к трехтонке, что во двор вошла,И зайчики не сходят со стекла,Которое промыл, протер шофер,Чтоб лучше видеть солнечный простор.

И. Демьянов

Вместе с песней веселой

Мы всё дальше по тропам                             замшелым идем,Веет ветер в лицо от озер…Роса на травинках горит серебром;Здесь колхозного поля простор!Нас встречают высокие сосны у рек,Водопады шумят на пути,И плывут облака, словно утренний снег;Сердце просит — идти и идти!..

На привале, лесным ароматом дыша,Ты сидишь, прислонясь к валуну,А короткая летняя ночь хороша,И ты смотришь, как там,                    под горой,                                        не спешаРечка синюю катит волну.А за речкой — цветенье колхозных лугов,Над тобою — глубины небес,У крутых краснорыжих речных береговНад палаткой задумался лес.А за рощею каменных гор этажиОтражаются в зеркале вод…Будь туристом                     и с солнцем и с ветром дружи,Вместе с песней веселой —                                              в поход!

П. Ездаков

Кукушонок

Ребята нечаянно вспугнули птицу, и та с криком закружилась над ними.

— Гнездо! — Толик схватил Олега за рукав и потащил в густые заросли ольховника. Укрывшись в зелени, мальчики стали следить за птицей. Та улетела куда-то и вскоре вернулась с червяком в клюве.

— Гляди в оба, — зашептал Толик.

— Тс, — ущипнул его Олег.

Птица посидела на ветке, озираясь по сторонам, потом прыгнула в траву, словно нырнула в воду.

Ребята на цыпочках, не дыша, подкрались поближе; Толик взмахнул рукой, и оба разом вскрикнули: «Гав».

Птица вырвалась из гнезда и с пронзительным криком стала метаться над головами ребят, делая круг за кругом.

Гнездо скрывалось под кочкой, в густом сплетении прошлогодней травы. Толик заглянул туда и испуганно шарахнулся.

— Олег, сюда!

Мальчики стукнулись головами, разом припав к гнезду, и тотчас отшатнулись.

В гнезде копошилось какое-то страшное, пузатое существо. Всякий раз, когда ребята заглядывали в гнездо, это существо рвалось им навстречу с каким-то хриплым шипением. Из-под страшилища виднелись подмятые им птенчики.

— Чорт знает что такое! — воскликнул Олег.

— А я знаю, что это, — закричал Толик и хлопнул ладошками по коленям, — а я знаю…

— Говори, если знаешь!

— Кукушонок это. Кукушка сама детенышей не высиживает, она яйца в чужие гнезда подкидывает… Вишь… сидит здоровенный в чужом гнезде, как дома. Птенчиков придавил… И за них червяков поедает..

— Долой его из гнезда! — закричал Олег. — Вон дармоеда!

Он сунул руку в гнездо, нащупал мягкое тельце кукушонка и вышвырнул его. Птенец покатился по траве, как шарик. Стукнувшись о кочку, он перекувырнулся на спину и стал беспомощно болтать ногами.

— Зачем ты его так?… — с укором вскрикнул было Толик, но, подняв глаза на Олега, осекся. — Он ведь совсем еще голенький, — докончил он смущенно.

Олег, отмахнувшись, стал глядеть в гнездо. Толик сжалился над кукушонком; он посадил его поудобнее, погладил по спинке. Птенец дрожал.

— Толька, гляди, — позвал Олег друга к гнезду.

После изгнания кукушонка в гнезде стало просторно. Четыре желторотых птенца сползлись на середину гнезда и сгрудились в пушистую кучку. Чуть шорох — кучка оживала. Из нее выскакивали головы с открытыми ртами и тоненько пищали. Шорох умолкал — головы прятались, и в гнезде становилось тихо, тихо.

— Они голодны, — пробормотал Олег. — Тот дармоед всё за них поедал. Как они только живы остались…

Толик, только что гладивший кукушонка, посуровел и, прищурившись, щелкнул птенца по разинутому клюву. Кукушонок фыркнул и сердито зашипел. Толик с минуту глядел на него немигающими глазами, потом поймал кузнечика и сунул его в рот кукушонку.

— Ешь, ну тебя!..

Тот мгновенно глотнул добычу и снова разинул рот.

— Ну и обжора! — рассмеялся мальчик и опять щелкнул легонько птенца по носу.

Кукушонок был потешный. Если держать над его носом палец, он косо-косо посматривал, прицеливаясь, и с силой долбил по пальцу своим мягким клювом и при этом шипел.

— Всё равно он паразит, — сказал Олег. — И его надо повесить на шесте посреди поляны…