1917-й - Год побед и поражений - Владимир Войтинский

Состоянию правительства и характеру его внешней политики соответствовало в полной мере состояние высшего командования армии: здесь царил хаос. Керенский, бывший блестящим министром юстиции в первый период революции и плохим военным министром в следующий период ее, на посту верховного главнокомандующего оказался фигурой комической и трагической в одно и то же время. Он стал мишенью всеобщих насмешек, и при нем на ставку, уже скомпрометированную в глазах демократии Корниловым, легла тень всеобщего пренебрежения. Для солдат Керенский был ненавистен как соучастник Корнилова, офицерство обвиняло его в том, что он покинул Корнилова на полпути и предал его. И солдаты, и офицеры считали, что председатель правительства сидит в Могилеве лишь потому, что боится, как бы следствие по делу Корнилова не открыло чего-нибудь лишнего.

В армии стремительно развивался тот самый процесс, которым была охвачена вся страна: при отсутствии власти в центре на местах шел процесс распадения государственной ткани, развивалась анархия. Политическим выражением этого процесса явилось усиление экстремистских элементов, с одной стороны, и распыление сил, мысли и воли демократии, с другой стороны.

В ночь с 31 августа на 1 сентября Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов принял большевистскую резолюцию о путях к разрешению правительственного кризиса. Президиум поставил перед Советом вопрос о доверии. Неделю продолжалась подготовительная борьба. 9 сентября состоялось решающее заседание. Победа осталась за большевиками -- их резолюция собрала 513 голосов, тогда как за резолюцию старого президиума было подано 414 голосов. 67 человек воздержались при голосовании. Старый президиум вышел в отставку. Место Чхеидзе занял Троцкий, всего за несколько дней до того освобожденный из "Крестов".

В руки большевиков перешел и Московский совет: там 7 сентября была принята резолюция о необходимости установления советской власти.

Последним оплотом прежней политики демократии оставались Центральные исполнительные комитеты -- рабоче-солдатс-кий и крестьянский. Но Крестьянский исполнительный комитет висел в воздухе, крестьянские массы давно вышли из-под его руководства, и в общеполитических вопросах его голос не имел никакого веса. А наш ЦИК имел против себя не только "улицу", но и Советы Петрограда и Москвы, и чувствовалось, что все выше подымается против него волна неудовольствия и на фронте. Это парализовало его волю, делало его беспомощным, вялым.

Перед демократией стоял старый вопрос о коалиции. С еще большей ясностью, чем до сих пор, вопрос стоял в виде дилеммы: коалиция или советская власть. Решено было созвать для обсуждения этого вопроса представителей всех демократических организаций России. Не знаю точно, кто был инициатором этого плана и какие задачи возлагались первоначально на "Демократическое совещание"216. По-видимому, во главе угла стояла здесь идея консолидации сил демократии и укрепления ее центра против крайних течений справа и слева. "Демократическое совещание", где представители Советов, армейских организаций и рабочих профессиональных союзов должны были встретиться с делегатами вновь избранных на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования органов самоуправления, национальных организаций и кооперативов, должно было явиться противовесом как недавнему Государственному совещанию в Москве, так и тем Советам, которые уклонились за последние дни в сторону большевизма.

10 и 11 сентября вопрос о Демократическом совещании обсуждался в Петроградском совете. Большевики снова одержали

победу: Совет отнесся враждебно к идее совещания и, предвосхищая возможное решение его, вынес резолюцию против возобновления коалиции. Резолюция была принята почти единогласно -- за коалицию было подано всего 10 голосов.

На следующий день тот же вопрос обсуждался в ЦИК. Меня, как члена комитета, телеграммой вызвали в Петроград для участия в заседании. Помню ощущение подавленности, растерянности, почти безнадежности. Сторонники коалиции защищали ее, как наименьшее зло, доказывая, что при ином решении вопроса будет еще хуже. У противников коалиции, как мне казалось, не было веры в спасительность предлагаемых ими путей, и их аргументация сводилась к тому, что этого все равно не избежать и что хуже, чем теперь, ни при какой организации власти не будет.

Подсчитали голоса: за коалицию 119 голосов, против -- 101. Итак, голоса разделились почти поровну. ЦИК шел на Демократическое совещание без единого взгляда на сложившееся положение, без единой воли.

* * *

Демократическое совещание открылось 14 сентября. Накануне начались фракционные совещания. В меньшевистской фракции шли страстные споры: борьба велась здесь между тремя платформами, представителями которых выступали Мартов, Церетели и Потресов217. Мартов был противником всякой коалиции с буржуазными партиями. Церетели отстаивал коалицию с цензовыми группами, не принимавшими участия в заговоре ген. Корнилова. Потресов склонялся к дальнейшему расширению коалиции и приводил в пользу ее доводы, которые отталкивали налево, к Мартову, многих из тех, кто готов был принять коалиции в толковании Церетели.

Впечатление разброда усилилось, когда после докладов начались прения. Каждый оратор, заявив о своем согласии -- в общем и целом -- с таким-то докладчиком, вслед за тем вступал в полемику с ним. К концу совещания оказалось, что среди меньшевиков имеется уже не три течения, а пять или шесть. Кто-то пытался формулировать наметившиеся точки зрения, но безуспешно. Столь же безуспешной осталась попытка выяснить точное число обнаружившихся на совещании различных взглядов.

Приступили к голосованию резолюции. Сперва: за или против коалиции. Голоса делятся почти поровну; за -- ничтожное большинство в 4 голоса. Голосуют второй вопрос: с кем коали

роваться? За или против коалиции с кадетами? Опять голоса разбиваются; против большинство в 25 голосов.

Но с точки зрения сторонников коалиции соглашение революционных партий с буржуазными группами, при устранении из этого соглашения партии, стоящей во главе всей цензовой общественности, было абсурдом. Получалось, таким образом, решение, не удовлетворявшее ни сторонников коалиции, ни ее противников!

С этим шла на совещание меньшевистская фракция, от которой остальные партии ждали указаний и ясных решений.

Не лучше обстояло дело и во фракции социалистов-революционеров: и там разброд взглядов, дробление голосов, неожиданные голосования, противоречивые решения. Совещание разбилось на "курии" -- по представленным на нем организациям и учреждениям. Я попал в "военную курию" и в качестве ее представителя вошел в президиум.

Представительство Советов, профессиональных союзов рабочих кооперативов образовало левый фланг совещания. Здесь господствовали большевики, совершенно заслонявшие собою интернационалистов-меньшевиков и левых эсеров218. На правом фланге совещания, вместе с представителями крестьян, сидели новые для советских кругов люди -- кооператоры и представители земств и городов. Среди них преобладали сторонники коалиции и при том -- коалиции непременно с кадетами. Национальные фракции колебались между обоими флангами, но больше склонялись влево -- выступала на сцену новая разновидность большевизма, большевизм национальный.

Фронтовая курия оказалась одной из наиболее пестрых по составу и одной из наиболее беспомощных в вопросах общей политики. Пока мы говорили о делах фронта, у нас был общий язык: усиление снабжения, присылка пополнений, доверие к комитетам, активная политика мира. Но лишь только переходили к вопросу об организации власти или к вопросу, как вести политику мира, начиналась разноголосица. Мы не умели связать те практические вопросы, над которыми нам приходилось изо дня в день работать и думать на фронте, с вопросами общей политики. В частности, никто из нас не сумел сделать из своего фронтового опыта тот вывод, в котором был ключ положения: продолжать войну невозможно.

Своими докладчиками фракция назначила Кучина и меня, но при этом мы получили директиву: не касаться вопроса о коалиции, по которому у фронтового представительства не было общего взгляда. Иными словами, говорить по вопросам, не

имевшим прямого отношения к задачам совещания, и обходить тот вопрос, для решения которого совещание было созвано.

Открылось совещание в переполненном зале Александринского театра219. За внешней торжественностью чувствовалось внутреннее бессилие. Растерянно звучала речь Керенского. Искорку энтузиазма удалось вызвать в собрании лишь ген. Верховскому. Это был новый человек для фронта. Представлялось полезным закрепить доверие к нему солдат и хоть этим возместить отсутствие доверия с их стороны к ставке. Я посоветовал новому военному министру выступить вторично после Кучина и меня с заявлением о полной солидарности военного министерства с требованиями и пожеланиями фронтовиков. Верховский так и сделал -- и в ответ зал разразился дружной, шумной овацией по адресу молодого генерала. Это была, кажется, единственная единодушная овация за все время совещания.