Современный румынский детектив - Штефан Мариан

— Да это заветное словечко я шепну тебе и не заглядывая в графики.

— Я весь — внимание.

Едва слышно девушка прошептала:

— Удостоверение личности.

Я долго шарил по карманам, пока ей это не наскучило.

— У тебя нет удостоверения, ведь так, Ганс?

— Ага. — И я опять лизнул мороженое.

— Тогда гуляй! — удовлетворенно сказала она и собралась захлопнуть окошко.

— Ты совершаешь большую ошибку, — предупредил я ее.

— Почему? — удивилась она, продолжая держаться за раму.

Я достал газету и показал ей объявление, отчеркнутое красным карандашом: "Потеряно служебное удостоверение на имя Тома Александру. Прошу считать его недействительным".

Ее лицо вытянулось от недоумения.

— Это ты?

— К сожалению.

— Паспорт при тебе?

Я со значением постучал пальцем по отмеченному красным объявлению.

— А что ты еще потерял?

— Размер ноги. И это самое печальное, ибо теперь мне все время хочется жить на широкую ногу.

Она внимательнее пригляделась ко мне.

— Ты случайно не…

Она покрутила у виска указательным пальцем. Я сморщил нос, мол, со мной все в порядке.

— А от меня тебе чего надо?

Я слегка отступил и, прицелившись, метнул остаток мороженого прямо в урну.

— Узнать имя человека, у которого остались мои документы.

— Разве я его знаю?

Вытащив носовой платок, я вытер пальцы, — Нет, но тебе легко это сделать.

— Как? Каким образом?

— Посмотришь свои графики и выяснишь, кто был проводником в спальном вагоне в ночь с понедельника на вторник. Поезд номер тринадцать.

На минуту она задумалась.

— Но это запрещено.

— Знаю.

Она закусила нижнюю губу, заерзала на стуле и наконец решилась. Скользнув в глубь помещения, вытащила из картотеки какие-то графики и уточнила:

— С понедельника на вторник, говоришь… То есть вторник. — Да.

— Какой класс?

— Первый.

Она записала что-то на том клочке бумаги, где пробовала карандаш, вернулась, слегка покачивая бедрами, и подала мне сложенную вчетверо бумажку.

— Какие еще просьбы?

Я вытащил из пачки пару сигарет. Закурил сам, а потом уже предложил ей.

— Спасибо, никаких.

Взглянув на часы, она сказала после недолгого колебания:

— Нужный тебе человек сейчас на вокзале. Скоро отъезжает… опять в том же направлении.

Настала моя очередь удивиться. Улыбнувшись и поблагодарив ее, я пошел к выходу. Она окликнула меня, когда я был уже на пороге:

— Ганс!

Я обернулся и увидел, что она улыбается. — Да?

— А ведь ты ничего не терял, правда?

— Во всяком случае, не то, что ты имеешь в виду. Но уж если касаться всего остального…

Она засмеялась. Я потянул дверь на себя,

— Ганс! — Да?

Выпятив нижнюю губку, она сощурила в улыбке слегка близорукие глаза:

— Если ты пригласишь меня когда-нибудь выпить с тобой пива, Ганс, я не откажусь.

Суматоха на перроне уже затихла. Словно загнанные лошади, притащились последние поезда. Шел снег, ветер закручивал его штопором и гнал по платформе. Было холодно. Снежинки оттеняли желтизну плитки, и протоптанные пассажирами тропинки казались устланными толстым слоем ромашек. Огни вокзала терялись в ночи. Мигали семафоры.

Поезд отправлялся в час ноль пять. У меня в запасе оставалось почти двадцать минут. Я успел купить билет в сидячий вагон и газеты. Прихватил даже последний номер журнала" Двадцатый век", хотя сильно сомневался в том, что у меня будет время и желание читать — теперь его и сравнить нельзя с тем, каким он был раньше. Однако человек с престижным журналом в руках всегда производит хорошее впечатление.

Вооруженные метлами и лопатами, забегали лимфоциты и антитела этого железобетонно — стеклянного организма. Они оставляли за собой чистый и блестящий перрон, желтый, как пергаментная кожа мумии.

Интересовавший меня человек стоял у входа в вагон. Он походил на чванливую собаку, которой доводилось охранять курятники и поважнее, чем этот. На его бляхе я прочел: Палатин Франчиск. То же имя значилось и на моем клочке бумаги.

Мне стало ясно, с кем я имею дело, когда он стал подсаживать в вагон даму. Увернувшись от автокара, рявкнувшего мне в спину, я подошел к нему. Он уже давно наблюдал за мной, но стоило мне открыть рот, как этот тип тотчас же отвернулся и сплюнул под вагон. Затем наклонился и начал поправлять шнурки на ботинках. По всему было видно, что он прошел хорошую школу.

— Есть еще места в телеге? — попытался я прощупать его. Если бы дырки в швейцарском сыре могли вращаться, как

колесики, несомненно, они завертелись бы с большей скоростью, чем шарики у него в голове.

— А вам куда ехать? — неторопливо поинтересовался он.

— К приятелю.

— Э, тогда другое дело. В таком случае для вас всегда найдется место.

— Назови мне номер электрического стула, на который ты собрался меня усадить.

— Электрический стул, вы сказали? Ха — ха — ха! Румынская железная дорога предоставляет вам самое комфортабельное место — полку номер девять.

В нашей гостинице на колесах собралась не бог весть какая публика. И беглого взгляда было достаточно, чтобы оценить обстановку: ни одного катализатора, в узком проходе толпились одни мужчины.

Девятая полка оказалась верхней. Нижнюю занимал чемодан внушительных размеров. Я снял дубленку, повесил ее на плечики и мощным рывком забросил свое тело на насест. И тотчас старые болячки напомнили о себе.

Я оставил дверь открытой, выключил свет и, заложив руки за голову, принялся ждать отправления поезда. Внезапное жужжание и шелест — словно по кукурузному полю пробежал ветерок — возвестило, что в коридоре наконец появилась птичка — пожирательница оводов. Пассажиры воспрянули духом и загудели громче.

Никто даже не заметил, как тронулся поезд. Но через четверть часа коридор должен был опустеть. После того, как птичка упорхнет к себе в гнездышко, мужчины постепенно расползутся по норам. Они не были знакомы друг с другом, однако, расставаясь на ночь, так рассыпались в любезностях, словно только что договорились стать компаньонами. Но я не сомневался, что завтра утром" добрые друзья" и поздороваться забудут.

Франчиск постучал в открытую дверь, не заходя в купе.

— Войдите, — отозвался я.

— Ваш билет и паспорт, пожалуйста.

Не видя острой необходимости в том, чтобы предъявлять паспорт, я отдал билет и сунул ему под нос газетное объявление, с ходу наврав, что потерял документы и сейчас еду получать новые. Он повертел билет со всех сторон и сказал:

— Вы должны заплатить мне разницу между проездом в спальном и сидячем вагоне.

Я протянул ему заранее приготовленную сотню.

— Сдачу получите завтра утром по прибытии.

— А когда мы прибываем?

— Если не опоздаем, то ровно в восемь.

— Опаздываете регулярно?

— Нет, нерегулярно. Спокойной ночи.

Он закрыл за собой дверь. Готов держать пари, что еще целую минуту он выжидал в коридоре, а затем вновь постучал и сразу же, не дожидаясь ответа, просунул голову в купе.

— Я забыл спросить, как вас зовут.

Праздное любопытство. Он и так прочел объявление в газете.

— Тома Александру.

— Ах да, точно, извините… Проходите, пожалуйста.

Его приглашение относилось к хозяину нижней полки — маленькому человечку, преисполненному сознания собственной неотразимости. Для пущей важности он носил очки и высокие каблуки.

— Приветствую всех, — сильно грассируя, торжественно обратился он к нам.

Я мгновенно представил, как он стремительно мчится из одного вагона в другой и вопит: "Ручки не дергать, не высовываться!"

— Какие напитки вы можете предложить? — поинтересовался он у Франчиска.

— Все, что изволите.

— Пиво имеется?

— Имеется.

Во время разговора Франчиск старался встать так, чтобы не казаться выше человечка, но это ему практически не удавалось.

— Холодное?

— Есть и холодное.

Человечек задумался. Было похоже, что он собрался заказать несколько бочек пива и осушить их за один присест. Когда он окончательно поверил, что на целую ночь избавился от жены — или от подруги, — которая омрачала ему жизнь, то выпалил — Принеси… тр — р–ри бутылки.

— Пожалуйста.

— А вы присоединитесь? — спросил он меня.

Чуть попозже. Сначала перекушу. Я ведь человек, а не влаголюбивое растение.

Он засмеялся, вполне довольный собой. Франчиск уже повернулся, чтобы уйти, но человечек задержал его и начал подробно расспрашивать о расписании. Он, видимо, решил выработать особый режим для своего мочевого пузыря и включать его в действие строго по прибытии в населенные пункты. Вероятно, несмотря на запрет, им владело тайное желание оросить все железнодорожные станции. В этом отношении он ничем не отличался от щенка, который с восторгом помечает каждое попавшееся дерево.