Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти - Сантьяго Постегильо

храбры. Они не бегут от неприятеля. Это дает им еще одно преимущество. Горько сознавать, сколько преимуществ имеет наш враг. – Он опустил глаза, сжал губы, снова сделал глубокий вдох, поднял взгляд и продолжил: – Но все его преимущества исчезнут сегодня, здесь и сейчас: отныне ни один мой воин не отступит перед врагом и не посмеет ослушаться моего приказа.

Он помолчал, чтобы все обдумали услышанное.

– В этом месте, неподалеку от Самния, – продолжил проконсул, – несколько римских легионов бежали от населявших эти земли вольсков, враждебных Риму. И здесь же четыреста лет назад консул, которого звали Красс, как и меня[54], решил применить образцовое наказание к бежавшим солдатам и начальникам – наказание, призванное предотвратить новое бесчестье. С тех пор Рим одержал великие победы и потерпел несколько поражений, но трусость не заражала легионеров до сего дня. В войне с Ганнибалом римляне терпели поражения, но сражались. Неуспех порой грозил им изгнанием, но они не трусили. К бесчестью поражения не добавлялось бесчестье трусости. Что совершенно недопустимо, так это бегство, когда с поля боя уходят целые легионы. Четыреста лет назад консул Красс велел устроить децимацию для воинов, проявивших трусость в сражении с вольсками. По его приказу был казнен каждый десятый. Именно это произойдет сегодня. Здесь. И сейчас. Утром, днем, вечером, до самого заката.

Красс умолк, пристально, не мигая, глядя им в глаза.

Молчание затягивалось.

Он хотел, чтобы его слова подействовали на легионеров: в лучах встающего из-за холмов солнца было видно, как они потеют, сглатывают, стискивают зубы.

– Что сейчас будет? Очень просто. Я спущусь с помоста и остановлюсь перед кем-нибудь из вас. Далее каждый десятый, независимо от своей должности, будет казнен предыдущими девятью. Этим девятерым мои трибуны и ликторы дадут дубинки, которыми они до смерти забьют легионера, опция, центуриона, трибуна или… – Он снова посмотрел на Муммия, начальствовавшего над двумя бежавшими легионами. – Или легата. И если кто-либо из вас покинет строй, попытается сбежать или откажется казнить товарища… восемь легионов, окружившие вас, перебьют всех до единого.

Тишина сделалась гробовой.

Красс вызывающе посмотрел на струсивших легионеров.

– Оружие на землю! – приказал он. – Отныне вы его недостойны!

Большинство легионеров не спешили бросать гладии и пилумы. Подчинились лишь немногие.

– Клянусь Юпитером, вчера вы без колебаний кинули оружие и щиты, бросившись наутек! – в ярости возопил Красс. – К трусости вы решили добавить неподчинение приказу! Может быть, следует распорядиться о казни не одного из десяти, а двоих, троих, четверых… или же всех разом?

Больше ничего не потребовалось. По долине пронесся звон мечей, копий и щитов.

Красс кивнул.

– Вот, оказывается, как вы умеете слушаться! – рявкнул он. – Порядок и подчинение!

Он вновь прокричал слова, с которых начались его речь, суд и приговор: все это было единым целым.

Проконсул спустился с помоста и двинулся к легионерам. Ликторы со своими дубинками последовали за ним. Он молча шагал перед первой шеренгой провинившихся солдат, подлежавших децимации согласно безжалостному древнему закону, который проконсул готов был воскресить этим утром.

Марк Лициний Красс, единолично командовавший десятью легионами, назначенными для подавления восстания Спартака, шел медленно, сея панику в каждом, с кем встречался взглядом, пока не остановился перед старшим начальником обоих легионов – самим Муммием.

– Первый! – воскликнул консул и, понизив голос, обратился к ликторам: – Отсчитайте десятого, начиная с него. А он будет казнен первым.

Мумий собрался было возразить, но Красс не дал ему сказать ни слова:

– Я же сказал, децимация производится, несмотря на должности.

Ликторы схватили Муммия и выволокли из строя. Затем раздали дубинки следующим девяти легионерам.

– Убейте его, – приказали они.

Солдаты колебались, но опцион, успевший проклясть тот день, когда болван Муммий ослушался Красса, оказался хладнокровнее. Сделав три шага вперед, он с сокрушительной силой ударил легата дубиной, попав ему в бок.

– А-а-а! – вскричал Муммий, согнулся и упал на колени.

Вперед вышли двое других легионеров и тоже ударили легата – один в плечо, другой по голове. Опцион еще раз ударил его дубинкой, тоже по голове. Раздался треск, и Муммий рухнул на землю. Остальные легионеры, вооруженные дубинками, столпились вокруг упавшего легата и обрушили на него град ударов: они не просто следовали приказу проконсула, но вымещали на Муммии весь свой ужас, всю свою ярость.

Удары стихли, только когда все убедились, что Муммий мертв. Подошли ликторы, отобрали дубинки и приказали легионерам вернуться в строй, собираясь повторить все это и продолжить жуткую игру, в которой ставкой была жизнь, а невезение означало смерть.

Красс присутствовал при каждой казни. Окруженный дюжиной трибунов, он стоял так близко к истязуемым, что до него долетали брызги крови. Его одеяние, руки и лицо постепенно окрасились в алый, но Красс не отходил ни от одного казнимого, пока тот не оказывался мертв. Все это продолжалось бесконечно.

Наступил полдень, а конца казни было не видать.

Проконсул снова поднялся на помост и попросил принести воды, сыра и хлеба. Он ел и пил на глазах своего войска. Казни продолжали совершаться в напряженном молчании. Слышались лишь крики избиваемых и тех, кто, глядя туда, откуда являлись ликторы, считали и понимали, что им суждено подвергнуться децимации.

Некоторые падали на колени, рыдали, молили о пощаде. Под ударами одни лгали, другие говорили правду:

– Я не у… я не убегал!

Но проконсул не делал никаких различий, не принимая во внимание ни должность человека, ни его поведение, ни слезы. Жалость, милосердие и справедливость были отброшены.

Децимация длилась одиннадцать с лишним часов.

Солнце опускалось за горизонт, посылая последние лучи в долину, заполненную казнимыми легионерами. Оставалось еще несколько центурий.

– Зажгите факелы, – приказал Красс с помоста, откуда продолжал наблюдать за жестоким зрелищем.

Последние несчастные получили свою порцию ударов среди дрожащих теней, отбрасываемых факелами.

– Закончили, – доложил проконсулу один из ликторов.

Красс поднялся с места и снова взял слово. На этот раз он был краток:

– Тот, кто струсит в следующей битве, может убежать от Спартака, но пусть знает, что ни он, ни его товарищи не убегут от меня! Если вы видите легионера, бегущего с поля боя, убейте его на месте, чтобы не понести наказания за чужую трусость! Децимация окончена! От вас, и только от вас зависит, чтобы в ближайшие четыреста лет она не повторилась!

XLIII

Двое влюбленных

Domus Юлиев, Субура, Рим

71 г. до н. э.

Цезарь вошел в свой субурский дом. Дальше были сплошные объятия, смех и счастье. Сначала он поприветствовал сестер и их мужей, которые сопровождали жен в столь важную для семьи минуту. Затем