Далеко ли до Вавилона? Старая шутка - Дженнифер Джонстон

Нэнси не вынула руки из карманов. Не шевелясь смотрела на фотографию, которую этот солдат положил возле нее на стол. Да, Кассий. В мундире майора, стоит у двери старого каменного коттеджа. Ярко светит солнце, и он немного щурится. В руке тросточка. С виду такой крепкий, будто намерен сто лет прожить.

— Нет. — Голос ее не дрогнул.

— Конечно, сейчас он не так одет. По-другому.

Она покачала головой.

— Нет.

— Вы уверены?

— Уверена.

Он аккуратно спрятал фотографию в нагрудный карман.

— Если вы случайно встретите его или кого-нибудь постороннего поблизости от вашего дома, будьте любезны сообщить нам или в полицию. Это очень важно.

— Он очень опасный человек. — У тети Мэри это не прозвучало вопросом.

— Он организатор. Неуловимый. Жестокий, свирепый мятежник.

— Да что вы!

Рэнкин покраснел.

— Содействовать нам — в ваших же интересах. Во всех отношениях. Мы сильно подозреваем, что сегодняшнее гнусное преступление — его затея.

— Мы сделаем все, что в наших силах, капитан Рэнкин. Сожалею, что ничем не могли вам помочь.

— Не буду дольше вам мешать. Спокойной ночи.

— Я видел какого-то человека на рельсах.

Когда дед заговорил, Нэнси отвернулась и опять стала смотреть на отражения в окне. И увидела, как офицер обернулся и подошел к старику.

— Сэр?

— Человек на рельсах.

— Ох, папочка, вечно ты все путаешь!

— Когда это было, сэр?

Нэнси видела — опять он нашаривает в кармане фотографию.

Старик покачал головой.

— Не помню.

— В последние дни? Может быть, сегодня? Посмотрите, это не он?

И сунул карточку в руку старика. Тот уставился на нее долгим взглядом.

— Это не мой сын, — сказал он. — Это не Габриэл.

— Дорогой мой, ну конечно, это не Габриэл.

Тетя Мэри прошла по комнате и взяла у деда карточку. Отдала офицеру.

— Я же вам сказала, он видит только то, что ему чудится. Вы его расстроите. Это никуда не годится. Пожалуйста, уходите.

— Спросите Нэнси, — сказал старик. — Она с ним говорила.

Нэнси обернулась к ним.

— Это был просто старый бродяга. Я же тебе сказала. Старик «Сорок одежек».

— Когда это было, мисс Нэнси?

— Право, точно не помню. На днях. «Сорок одежек». Он вечно тут бродит.

— И на железной дороге?

— Ну да. Где попало. То появится, то пропадет. Он бродяга.

— Он бродяжил в наших краях, еще когда я была маленькая, — сказала тетя Мэри. — Он совершенно безобидный.

— Я с ним говорила, а дедушка это видел.

— Тут не может быть ошибки, сэр?

— Ошибки?

— Человек, с которым, как вы видели, разговаривала на железной дороге мисс Нэнси, действительно был этот бродяга «Сорок одежек»?

— Мэри?

— Ну конечно, его ты и видел, голубчик.

— Очень хорошо.

И старик небрежно махнул рукой, отпуская офицера, как сделал бы двадцать лет назад.

— Что ж, очень хорошо.

Молодой человек поклонился тете Мэри, потом Нэнси.

— Ты проводишь капитана Рэнкина, Нэнси? Я должна уложить папу.

Не обменявшись ни словом, пересекли прихожую. Нэнси отворила дверь. Офицер вышел, надел фуражку. Далеко за железнодорожной насыпью лежала на море яркая лунная дорожка.

— Спокойной ночи, — сказал он.

— Спокойной ночи.

Когда она вернулась в столовую, тети Мэри и деда там уже не было. Нэнси выключила электричество, прижалась горящим лбом к оконному стеклу. Восемь или, может, десять солдат гуськом уходят по аллее. И, кажется, все с ружьями. Голова разламывается от страха. Наверно, я помогла убить двенадцать человек. Прости меня, боже. И еще подумалось о тете Мэри, как она укрывает макинтошем мертвого молодого солдата, и о том, как дед на Талана Хилле попал под выстрелы своих же пушек. «Прекратите огонь!» Если бы уловить общий смысл, тогда я, может, и разберусь. Должно же все это иметь какой-то смысл. Не может быть, чтобы все это было впустую.

— Замечталась? — спросила, входя в комнату, тетя Мэри.

— Да, пожалуй.

— Я намерена выпить чего-нибудь покрепче и лечь спать. Хочешь тоже выпить?

— Нет, спасибо.

Тетя Мэри подошла и стала рядом. Луна серебрила их лица. Солдаты уже ушли.

— Я думаю, хорошо, что мы отсюда уезжаем. Не хотела бы я, чтобы и тебя преследовали мои призраки.

Долгое молчание. Две летучие мыши то проносятся совсем низко, то взмывают в небо, точно ласточки в солнечных лучах.

— Ты ведь говорила не с бродягой?

— Нет.

Нэнси порадовалась, что сказала правду.

— Старика «Сорок одежек» в наших местах давным-давно не видели. Надеюсь, ты не делаешь ничего такого, о чем после пожалеешь.

— А разве можно знать заранее?

— Нельзя, — вздохнула тетя Мэри.

— Тот человек на фотографии — он кто?

— Может быть, я и ошибаюсь. Его лицо только смутно мне кое-что напоминает. Та семья жила неподалеку, возле «Вишневого сада». Их фамилия Барри. Их дом потом снесли. Целая вечность прошла… Барри. Их как будто в живых никого не осталось. Его звали Энгус. Мы его дразнили Эн-гусь. — Она улыбнулась. — Живых никого не осталось. Кроме него. Понимаешь, я-то думала, что и он тоже умер. Убит, как… ну, столько народу убито. Я рада, что он еще жив, даже если… — К паре летучих мышей присоединилась третья. Если выйти на улицу, я услышу их голоса, подумала Нэнси, а тетя Мэри не услышит. — Мне, видимо, придется съездить на днях в город и подыскать тебе приличную квартирную хозяйку. Такую, чтобы присмотрела за тобой и не позволяла бродить по Дублину и нарываться на неприятности. Если такие женщины еще есть на свете.

— Наверно, есть.

— Когда-то мы собирались на такие милые вечеринки, на балы, и все казались такими счастливыми.

— На самом деле вряд ли все тогда были счастливы.

— Спать.

— Да.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Нет.

— Что ж, спокойной ночи.

И она пошла взять стаканчик чего-нибудь покрепче.

Нэнси не стала зажигать у себя свет, чтобы в открытое окно не залетели летучие мыши. Села, не раздеваясь, на край постели и ждала, пока все в доме затихнет. Не затихало долго. Тетя Мэри беспокойно бродила из комнаты в комнату, щелкала выключателями, то зажигая, то гася свет — без сомнения, изредка опять подливала в стаканчик. Журчала в трубах водах, скрипели ступени, то тут, то там тихонько отворялись и затворялись двери. Наконец осталось только мирное дыхание ночной тишины. Нэнси спустилась с лестницы, на ступенях лежали полосы лунного света. За стенами теперь было только серебро и глубокие черные тени; даже летучие мыши исчезли. Пусто. Нэнси побежала полями, потом через насыпь и вниз, на песчаный берег. Если за насыпью следят… о господи, если за насыпью следят! Если следят… если… Нэнси сбежала напрямик к морю и потом по краешку, по ледяной зыблющейся воде, взбаламучивая ногами ее фосфорический блеск.

У хижины ни признака жизни. Неизменный страж — чайка, нахохлясь, сидит на кровле. Хоть бы он уже ушел, взмолилась Нэнси у двери, но он был там, лежал в углу, кутаясь в плед. Она не закрыла дверь, и серебряный свет хлынул за нею в темноту.

— Я ведь, кажется, сказал вам больше не приходить.

Он медленно сел и посмотрел на нее.

— Я надеялась, что вы ушли. Наверно, утром они сюда придут. Они все кругом обошли, расспрашивают, обыскивают. Дед им сказал, что видел на рельсах какого-то человека. Он не имел в виду…

— Ничего, Нэнси. Тут только вопрос времени. Я собирался уйти, когда рассветет, теперь уйду пораньше.

Он поднялся. Потом нагнулся, подобрал плед; встряхнул его и аккуратно сложил. К стене прислонен был небольшой брезентовый солдатский мешок.

— Куда вы пойдете?

— Подальше.

— Понятно. Мне не надо было спрашивать, да?

— Я человек весьма скрытный.

— Тот офицер сказал, вы опасный.

Он засмеялся.

— Это хорошо. Люблю, когда меня считают опасным.

— Те двенадцать…

Он подошел ближе.

— Мне очень жаль, Нэнси. Они тоже были опасны. Двенадцать только что прибывших опасных людей. Их надо было остановить прежде, чем они натворили много бед. Мы очень простодушный народ. Эти люди способны были разведать такое, что повредило бы очень и очень многим. Многое сильно осложнило бы. Нам необходимо победить, Нэнси. В конце концов народ непременно должен победить. Это очень важно.

— Когда вы так говорите, выходит, что важно.

Чайка на крыше над ними вдруг проснулась. Несколько секунд копошилась, хлопая крыльями. Потом медленно снялась и полетела в сторону моря.

— По-моему, вам надо уходить.

— Да.

Он подобрал с полу мешок.

— Вы — Энгус Барри?

— До чего настойчивая девица! Может быть, когда-то был таковым. Но, безусловно, перестал быть.

— А можно, я буду думать, что вы — это он?

— Если вам так нравится.