Груз небесный - Сергей Александрович Трахимёнок

сказал… тем более ты на выходном… Пойдем поужинаем… у меня с утра во рту ни крошки, да и у тебя тоже…

Гоша посмотрел на меня так, будто хотел увидеть, что у меня внутри.

– И откуда ты вывернулся, лейтенант? – сказал он. – Я сейчас в часть позвоню, чтобы бойцам расход оставили, и тогда перекусим. И откуда ты только вывернулся, – повторил он и пошел к автомату звонить в часть.

В ресторан на вокзале нас не пустил швейцар. «Мест нет», – сказал он и закрыл перед нами дверь.

– Подожди здесь, – буркнул на это Гоша и исчез.

Он появился минут через десять с двухметровым сержантом милиции. Что особенно бросалось в глаза, у этого московского дяди Степы были огромные юфтевые сапоги, наверное, пятидесятого размера. Сержант открыл дверь, отодвинул швейцара и сказал нам: «Проходите».

Разумеется, в ресторане было свободно. Мы сели за столик в глубине зала, чтобы не видеть оттуда входных дверей и обиженной физиономии швейцара. Гоша объяснил мне, что сержант когда-то служил у него в роте и остался после службы в Москве.

Подошел официант, протянул меню и сказал: «Спиртного только по сто граммов на одно лицо».

– А что, по нашим лицам видно, что мы пьем больше? – неожиданно обиделся Гоша.

– Я этого не сказал, – ответил официант и пошел от столика.

– Не трогай его, – хлопнул я по плечу Гошу, – ему плевать, какие у нас с тобой лица: он создает условия для заработка, как тот у дверей. Тот за рубль пропускает, этот за трояк приносит водку сверх нормы.

Официант принес два лангета и салата, поставил на стол графинчик: «Здесь двойная, – сказал он заговорщицки, – только из уважения к армии…»

– Ну что нам, здоровым мужикам, какие-то четыреста граммов, – сказал Гоша так, будто я отговаривал его пить, – да и не будет тут четыреста… чуть больше трехсот… а ладно…

Мы выпили половину принесенного и зажевали салатом.

– Давай сразу все, – беспокойно сказал Гоша, – а потом не будем, а?

– Куда торопиться, успеем…

Стали есть. Во мне проснулся волчий аппетит. Я ел, не отрываясь от тарелки. Сосед, наоборот, вяло ковырял вилкой мясо, поглядывал по сторонам, словно ожидал пакости от немногочисленных обитателей ресторана.

– Понимаешь, – сказал он мне, – пролетел я год назад с этим делом… потому до сих пор в старших хожу. И целый год ни-ни, а тут ты вывернулся…

– Брось, – сказал я ему: алкоголь сделал меня широким и глупым, – я до сих пор в лейтенантах хожу… и ничего, не облез, как видишь…

Гоша укоризненно посмотрел на меня.

– Ты другое дело, – продолжил он, – а я без армии ничто… и вот какая штука приключилась… короче, вот уже год в рот не беру. Так что ты имей в виду – это выпьем, и все, даже если я попрошу… договорились?

– Какой разговор, – ответил я, – мне завтра тоже с родственниками встречаться… сам понимаешь… спасибо тебе за помощь…

Гоша разлил остатки водки в рюмки и, словно не слыша меня, сказал:

– За твоего парня… которого сопровождаешь. Хороший был парень?

– Хороший, – ответил я.

– Ну, тогда за него… Слушай, а может, ко мне поедем…

– Нет, у меня времени до поезда всего ничего…

Мы посидели еще четверть часа, а потом рассчитались и пошли к выходу. Меня уже не трясло. Я забыл проводника, швейцара, все люди, обтекавшие нас справа и слева, казались добрыми и приветливыми. Думалось, что такие же чувства испытывает и мой спутник. Но это было не так. Чем ближе мы подходили к машине, тем жестче становился его взгляд, тем больше превращался Гоша из хорошего парня в командира роты комендантского полка.

У машины стояло его отделение и мирно беседовало с двумя девицами – румяными, в одинаковых расписных шалях, которые делали их похожими на матрешек. Девиц держал под руки уволенный в запас десантник. В том, что он уволен в запас, сомневаться не приходилось: голубой берет с огромной неуставной кокардой сидел у него на одном ухе, а вместо шинели была надета оранжевая куртка.

Гоша сдвинул брови и уставился на куртку, как бык на красную тряпку. Я все понял и, опережая его, спросил десантника: «Откуда, боец?» Боец одной ногой был уже на гражданке и ответил просто: «Из Сибири…»

– Что за вид, – прервал его Гоша. В голосе его было столько стали, что десантник смешался, а отделение вмиг выпрямило свои колени.

– Поедешь с нами, – сказал Гоша десантнику, и отделение напряглось, готовое по команде комроты забросить нарушителя в кузов.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился я к Гоше официально, – стоит ли наказывать парня так строго… общественного порядка он не нарушает, а шинель сейчас наденет… она у него в камере хранения лежит, не может же он в Сибирь ехать в такой куртке…

– Твое счастье, – процедил Гоша сквозь зубы, – что лейтенант твой земляк… В машину!

Отделение попрыгало в кузов. Гоша сел в кабину и, не простившись со мной, уехал.

Когда машина отъехала от здания вокзала, девицы потащили десантника прочь. Они плохо разбирались в армейской иерархии и считали меня, как и Гошу, опасным для их друга.

Но десантник был парнем военным и понимал, что это не так.

– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, – кричал он, поворачивая голову: повернуть туловище ему не давали крепко державшие за руки девицы, – Баев я, Баев Ваня, будете в Тогучине, заходите, я в кафе на гитаре играю… товарищ лейтенант…

Future

Огромная сука с облезшими боками и набухшими сосками стояла на тропинке у окопчика на территории «главного объекта» и к чему-то принюхивалась. К ней шариком катил белый с черными пятнами щенок, веселый и беззаботный, еще не знающий тягот поиска пищи, поскольку источник питания находится всегда рядом и всегда готов к услугам щенка и его двух братьев, а, впрочем, может быть и сестер.

Собаки – сука с тремя щенками и бродячий пес, что-то среднее между лайкой и немецкой овчаркой, если судить по окрасу и экстерьеру, – появились на главном объекте с первого дня службы.

– Караульные и собаки, – говорил Котченков, – близнецы-братья, кто более всего матери-армии ценен? Мы говорим: караульные – подразумеваем: собаки…

Собаки сразу же почувствовали себя участниками процесса охраны, лаяли только на посторонних, составляли компанию часовым по ночам, поскольку днями отсыпались в дальнем окопчике и старались не попадаться на глаза старшему прапорщику Рапалову.

Каждый идущий на пост старался что-нибудь захватить для собак. А поскольку кроме хлеба захватить было нечего, то караульные собаки главного объекта были вегетарианцами.

Было начало девятого. Веригин только что заступил на пост, ноги еще не налились усталостью, а автомат не оттягивал плечо.