Римский сад - Антонелла Латтанци

точно реконструировал факты, говорили люди. Это просто слухи или все правда? И если это правда, то ребенок сам решил сознаться в увиденном или его кто-то надоумил? И если да, то почему? Были скептики, которые с самого начала кричали про заговор жильцов кондоминиума. Были те, кто верил всему, что слышал, видел или читал.

После второго допроса в СМИ появилась информация, что ребенок противоречит сам себе. Перекрестный допрос вызвал большой резонанс, какой-то эксперт по детской психологии признал показания мальчика недостоверными. Вроде бы вторая версия полностью отличалась от первой. Те, кто верил в заговор, писали в «Твиттере» заглавными буквами: «ВОТ ВИДИТЕ??????!!!!???» Те, кто верил Марко, отвечали: «ДЕТИ ВИДЯТ ИСТИНУ!!!!» В конце концов, он был маленьким ребенком. Шести лет. Абсолютно нормально, что под грязными взглядами взрослых малыш запаниковал, растерялся, перестал понимать, что видел на самом деле. Но детям нужно верить: Марко говорил правду.

Карабинеры сделали единственное заявление: «Экспертиза младшего Сенигаллиа дала отрицательный результат. Мы изучаем другие варианты. Мы сделаем все возможное, чтобы вернуть домой маленькую Терезу».

Что обо всем думала Марика? Она постоянно повторяла; ей нужно, чтобы ее дочь вернулась домой. Ей было наплевать на чьи-то идеи и домыслы. Она просто хотела, чтобы расследование шло полным ходом. Она попросила представителей СМИ взять у нее интервью. Никто не пришел. После заголовков о консьерже, после шумихи со свидетельскими показаниями Марко СМИ публиковали новости неохотно, словно по инерции. Тем временем в центре Рима в результате утечки газа обрушился дом. Список погибших и инвективы против администрации здания, поиск выживших, фотографии жертв и их истории, «если вы перейдете по ссылке после небольшой рекламы», заполнили веб-сайты. Для карабинеров там тоже нашлась работа.

Марике пришлось самой записать видеообращение. Сначала она попросила мужа помочь со съемкой, но его руки, несмотря на горячее желание, ужасно тряслись, а обратиться с подобной просьбой ни к своим родителям, ни тем более к другим жильцам кондоминиума она не решилась.

— Не бросайте моего ребенка!

Впервые Марика отбросила маску силы и сдержанности.

— Не оставляйте ее одну! Я ее мать, я бы почувствовал, если бы она умерла! Я знаю, она жива! Она одна, и она боится, пожалуйста, помогите ей!

Она напечатала футболки с лицом Терезы, носила такую сама и раздавала всем, кого встречала. Плюшевый Робин Гуд стал еще более потертым, измученным. Первые несколько дней Марика, должно быть, часто стирала его. Теперь она этого больше не делала. У игрушки появились пятна на спине, порвалось ухо — будто его кто-то укусил, — со шляпы пропало перо, а мех на тельце засалился и стал жестким. В некоторых местах он совсем вытерся.

И только жильцы кондоминиума не сомневались — Марко сказал правду. Эксперт по детской психологии, безусловно, заставил ребенка отказаться от прежних показаний, сбив его с толку своим профессорским видом. Но соседи знали: мальчик ничего не придумывает. Они заявили об этом во всеуслышание и стали спокойно ждать. Это просто вопрос времени. Карабинеры прибудут и раскроют дело в один момент. Они вернутся во двор. Снова всех допросят. Привезут поисковых собак. Обследуют каждый укромный уголок.

Жильцы обратились в полицию:

— Еще раз допросите мальчика, ребенок не врет.

Но прошел день, другой, и никто не пришел, а средства массовой информации зациклились на обрушившемся здании: они писали о действиях карабинеров, гражданской обороны и пожарных, готовых отдать все силы для спасения того, что еще можно было спасти.

Жильцы шептались: нас бросили.

Но покой не вернется в их любимый двор, если не обнаружится похититель. И значит, им самим придется отыскать его.

Об этом никто и нигде не говорил, ни одна живая душа. Но, может, жильцы кондоминиума общались мысленно?

Они явно выработали четкий план. Каждую ночь Франческе мешали спать какие-то шаманские напевы. Но проснувшись, не слышала ничего такого.

Жильцы кондоминиума были единым телом — телом, вооруженным челюстями, которые непрерывно что-то жевали. И у этого существа был план. Ради его достижения оно сделает все что угодно.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Вдруг на всех окнах и балконах кондоминиума появились занавески и рольставни.

Франческа только что проснулась. Выглянула во двор и увидела слепые окна под навечно опущенными веками. Мертвые глаза. Должно быть, всё это установили ночью.

Соседи больше не улыбались друг другу так открыто и искренне, как раньше. Шторы были одинаковые: темно-зеленые портьеры, тяжело падающие на пол. Кто знает, что происходило за этими полотнищами. Франческа появилась в гостиной, перед ее глазами все еще стояли темные шторы. Она хотела поговорить об этом с Массимо. Хотела сказать: «Ты видел, что сделали наши соседи?» И обнаружила, что муж стоит на стремянке и вешает шторы. Такие же, как у всех.

— Где ты это взял?

— Попросил Колетт купить, — ответил он, балансируя на верхней ступеньке, — они показались мне очень симпатичными. Что скажешь?

Да неужели? И с каких это пор ты разговариваешь с Колетт? А еще они ужасны, Массимо, и ты это знаешь. Что с тобой происходит? Она собиралась сказать это вслух, но дом прошептал ей на ухо: «Заткнись, Франческа».

В тот день, когда она играла с Анджелой в «Модный показ»[31], ее взгляд упал на шторы. Темная, плотная ткань, а на улице стоит сумасшедшая жара. У нее перехватило дыхание. Анджела заметила, что мать смотрит на темно-зеленую ткань с воланами, подбежала и спряталась за ней. Потом завертелась вокруг своей оси, обернулась в штору:

— Мама, ты меня видишь?

Франческа посмотрела на дочь — та была похожа на мертвого мумифицированного ребенка — и с силой выдернула ее наружу.

Анджела начала кричать.

— Почему ты никогда не даешь мне играть, мама-а-а!

2

Сколько места на этой скамейке в нашем дворе! Мы с тобой, Массимо, сидим на ней этим воскресным утром. У тебя есть пара часов до работы, еще очень рано, и здесь, во дворе, только мы вчетвером. Ты только что положил газету на скамейку и проверяешь электронную почту в своем смартфоне, Эмма тихо сидит в коляске, листает маленькую тканевую книжку со стихами «Джеф на ферме», Анджела играет — я не спускаю с нее глаз, она всегда под моим присмотром. Я мешаю ложечкой кофе — принесла чашку из дома, чтобы выпить на свежем воздухе, — и смотрю на отражение.

Оно интересует меня больше того, что происходит вокруг.

Мы кажемся спокойными. Расслабленными. Счастливыми. Ты откладываешь телефон, рассеянно гладишь меня по коленке, берешь газету.

Я все