Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век - Борис Акунин

Русское купечество, которому по роду занятий полагалось бы быть при деньгах, тоже влачило жалкое существование. Внутренняя торговля дышала на ладан из-за низкого платежного потенциала населения и жадности многочисленных казенных вымогателей. Экспортно-импортные операции контролировались иностранцами, потому что у России не имелось флота и незамерзающих портов, выезд из страны был ограничен, а государство потворствовало зарубежным компаниям.

После Смуты для восстановления городов (а вернее, для увеличения с них сборов) правительство запретило горожанам уезжать с места жительства, то есть закрепостило их так же, как крестьян, разве что без привязки к помещику. В 1658 году вышел указ, по которому самовольное переселение даже из одного посада в другой каралось смертной казнью, равно как женитьба без разрешения начальства.

Это была страна, в которой все жители – от высшего сословия, обязанного нести службу, до нижних слоев, обязанных тащить податное тягло, – были несвободны и недовольны. Мы видели, как легко это фоновое недовольство перерастало в открытый бунт.

Отношения с другими странами

В смысле политическом Россия в это время все еще находится не в Европе, а на ее задворках. В Москве плохо следят за ходом европейских событий, узнают о них с большим опозданием и искаженно. Из-за этого иногда даже случались дипломатические конфузы. Стольник Петр Потемкин, отправленный послом к Филиппу IV Испанскому в 1667 г., добравшись до места, узнал, что король уже два года как умер. Еще хуже опростоволосился стольник Чемоданов, в 1657 году прибывший в Венецию с верительными грамотами на имя дожа Франческо Молина. Оказалось, что после Молина сменились еще два дожа и правит третий.

Русские дипломаты плохо понимали психологию иностранцев, не давали себе труда изучить чужие обычаи и церемониал, а всюду пытались держаться своих собственных представлений о приличном и уместном. Объяснялось это прежде всего страхом перед собственным начальством: за малейший урон царскому престижу с виновного строго и даже жестоко спрашивали. В этом отношении все осталось, как при Михаиле Федоровиче, когда проштрафившегося посла могли по возвращении и кнутом выдрать.

По-московски считалось солидным брать с собой большую свиту, однако средств на ее содержание правительство не выделяло, поскольку в Москве иностранных послов принимали на полное попечение и ждали от чужих земель того же. Но в Европе такого обычая не водилось, и бедные дипломаты часто оказывались на мели, вынужденные продавать личные вещи. Про названного выше Чемоданова известно, что в Ливорно ему пришлось торговать окороками из дорожных продовольственных припасов.

Нечего и говорить, что переговоры, проводившиеся между сторонами, так плохо понимавшими обычаи друг друга, редко оказывались продуктивными.

«Дальняя» дипломатия Москвы и не могла быть удачной из-за слабых связей с Западной Европой. Но в сношениях со странами ближними и хорошо знакомыми русские проявляли немало ловкости и умения.

Главным дипломатическим партнером, конечно, была Речь Посполитая, с которой Россия то ссорилась, то заключала союзы, то торговалась из-за условий мира. О территориальных спорах и их разрешении говорилось в главе о русско-польских войнах, но был еще один интересный сюжет, касавшийся попыток объединить обе страны под одной короной.

О том, как Алексей Михайлович на волне первых побед, по наущению патриарха Никона, заявлял претензии на польский трон в 1655–1656 гг., я уже рассказывал. Тогда из-за войны со шведами пришлось умерить притязания – согласиться ждать кончины короля Яна Казимира. Потом военные дела пошли хуже, и тема наследования утратила актуальность.

Вторая попытка произошла в 1674 году, когда Речь Посполитая в очередной раз переживала тяжелые времена (подверглась турецкому нашествию) и внезапно скончался король Михаил Вишневецкий.

В Польше, как обычно, началась борьба за власть, и одна из шляхетских группировок выступила с идеей пригласить на престол царевича Федора, московского наследника. Для этого он должен был перейти в католичество и жениться на королевской вдове, а Россия – вернуть все захваченные польские земли, прислать войско против турок, да еще помочь деньгами.

Предложение было явно нереалистичным, но в Москве его обсудили всерьез и обстоятельно ответили, что сына в Варшаву царь не пошлет, а «соизволяет быть государем сам, своею государскою особою в православной христианской вере восточной церкви». Повторилась история столетней давности, когда все проекты о соединении двух государств под скипетром русского царя разбились о неразрешимую проблему вероисповедания.

В результате королем стал Ян Собеский. При этом выдающемся полководце положение Речи Посполитой несколько поправилось, но, к счастью для Москвы, Ян Собеский тратил все силы на борьбу с турками, и польско-российская конфронтация отошла в прошлое.

С самой сильной державой балтийского региона Швецией после неудачной войны 1656–1658 гг. старались отношений не портить. Не до ссор было и Швеции. Там сидел на престоле малолетний Карл XI (1660–1697), и в стране было неспокойно. Когда король подрос и укрепил свою власть, Швеция начала готовиться к войне в Европе и предложила царю военный союз. В это время, в 1670-е годы, разоренной войнами и крестьянским бунтом России участие в европейских раздорах было совершенно некстати. Москва вежливо отвечала, что войска не даст, а деньгами и хлебом, если что, поможет.

В 1673 году явилось большое посольство во главе с графом Густавом Оксеншерна, чтобы все-таки добиться от Алексея Михайловича альянса, но сначала гостей долго, больше полугода, под разными предлогами не допускали к царю, а когда аудиенция все-таки состоялась, военный союз был обещан на условиях для шведов неинтересных: Россия пришлет подмогу, только если кто-то нападет на короля Карла «по эту сторону моря», то есть в Ливонии. Поскольку нападать собиралась сама Швеция и вовсе не в Ливонии, тем дело и закончилось.

Прием посольства в Кремле. Иллюстрация из книги Олеария

Довольно активные сношения поддерживались с Голландией, в то время одной из ведущих европейских держав. Однако эти связи были не политического, а делового характера. В Голландии вербовали нужных специалистов и офицеров, закупали оружие и серебро для чеканки монет.

С австрийским императором, претендовавшим на роль всеевропейского арбитра, отношения были, напротив, исключительно политические. Вена не раз выступала посредником в российско-польских переговорах, однако всякий раз преследовала собственные выгоды. Москва не представляла для империи большого интереса. В письме к императору Фердинанду III с изложением причин польской войны и «неправд» короля Яна Казимира московский царь обещает в обмен на дипломатическую помощь «воздавать нашею государскою любовью в чем будет возможно». Царской любви австрийцам было недостаточно.

Могущественная Франция по-прежнему воспринималась как страна далекая, и государственные контакты с ней были редки: сообщить о заключении мира с Польшей, прозондировать почву касательно возможного антитурецкого союза. Двор Людовика XIV, для которого Московия находилась где-то за пределами географической карты, за известие о мире вежливо поблагодарил, от союза вежливо отказался.

Любопытнее развивались отношения с Англией, ключевым торговым партнером России. Давние взаимовыгодные связи нарушились из-за революции, весть о которой дошла и до России. Посланник Дохтуров, явившийся в Лондон в 1645 году сообщить о воцарении Алексея, был принят парламентом с большой помпой – архангельская торговля англичан живо интересовала. Но у посла было письмо к королю Карлу, а того в наличии не оказалось, иметь же дело с местными «боярами и думными людьми» Дохтуров отказался. И правильно сделал, иначе по возвращении ему бы не сносить головы. Арест и казнь британского монарха вызвали в Москве ужас. Против Англии ввели санкции – отменили все таможенные льготы, а английским купцам закрыли доступ в русские города. На этом царское правительство не остановилось и стало поддерживать короля-эмигранта Карла II. В 1650 году ему послали соболей на пятнадцать тысяч рублей и еще на пять тысяч зерна.

В 1654 году из Лондона от диктатора Кромвеля прибыл посланник с просьбой о восстановлении торговли. К этому времени в Москве стали думать, что английская республика – это надолго, и потому посла приняли, но холодно. Спрашивая о здоровье лорда-протектора, царь, в нарушение дипломатического этикета, не встал, в ответном письме именовал его диковинно – «Оливер, владетель над статы Аглинской, Шотландской и Ирландской земель». Про отмену санкций говорилось уклончиво: «Что ваша честность [по-видимому калька с Your Honor] пишете о торговых людях, то нам теперь об этом деле вскоре рассмотренье учинить за воинским временем нельзя, а вперед наш милостивый указ будет, какой пристоен обоим государствам к покою, прибыли, дружбе и любви».