Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век - Борис Акунин

Чрезвычайный военный налог все время возрастал: сначала брали двадцатую деньгу, потом десятую и дошли до пятой, то есть до 20 процентов. Помимо денежной подати существовало множество обременительных повинностей, разорявших народ. Для снабжения войск был введен натуральный налог продовольствием, у крестьян брали лошадей и подводы, сгоняли людей на дорожные и крепостные работы.

Кроме поборов, непосредственно связанных с военными нуждами, правительству все время приходилось затыкать дыры в гражданском бюджете, поэтому беспрестанно изобретались какие-то единократные вымогательства – на ямскую почту, на канцелярские нужды, на строительство административных зданий, даже на палачей и тюремных сторожей. За всё платил народ.

Первые сорок лет своей истории «третье» государство развивалось и страна залечивала раны; с 1654 года этот процесс прекратился, начался застой в промышленности и торговле, нищали крестьяне, скудели города, хирела торговля.

Была и еще одна причина, по которой экономика перестала развиваться, – уже не внешняя, а внутренняя. Правительство, кажется, и не ставило перед собой задачу такого развития. Государственная мысль еще не дошла до осознания простой истины: когда богатеет население, увеличиваются и доходы казны. Правительство только забирало, изымало и вытягивало, ничего не давая взамен. Робкие попытки самых просвещенных администраторов вроде Ордина-Нащокина не получали поддержки сверху (как это случилось в Пскове) и заканчивались неудачей. В погоне за легкими доходами государство душило собственную торговлю, продавая льготы и привилегии иностранным купцам за живые деньги. Другим, еще более разрушительным способом пополнения казны было спаивание простонародья, но даже здесь государство, забравшее себе винную монополию, шло по самому простому пути: предпочитало отдавать кабацкий промысел на откуп. Питейные откупщики придумали продавать водку в долг, под огромные проценты, что приводило к массовому разорению социальных низов, прежде всего в городах. «Винная» экономика выглядела так: на казенном заводе ведро водки обходилось в 60 копеек, продавалось в кабаки по рублю, а там, в разлив по чаркам, приносило два рубля.

Соловьев приводит в качестве иллюстрации того, как формировались доходы, пример «среднего по богатству» города Устюг Великий. Всего поступлений за 1670 год было без малого 10 000 рублей. Из них пошлин с населения чуть больше 3 % и сборов с торговли (кроме винной) чуть больше 1 %, а все остальное – таможенные пошлины (49 %) и кружечные дворы (45 %). Отсюда видно, что ни с посадских, ни с местных торговцев в конце царствования Алексея Михайловича брать было уже практически нечего.

Промышленность не то чтобы совсем не развивалась – появлялись новые заводы, ткацкие и стеклянные фабрики, велся поиск полезных ископаемых, но масштабы этой деятельности кажутся ничтожными по сравнению с тем, как широко те же процессы шли в Западной Европе, да и в России заводчиками и фабрикантами делались в основном иностранцы, обладавшие достаточными технологическими знаниями и капиталами.

Военные предприятия – литейные и оружейные – держались на государственных заказах, но легкая промышленность еле существовала, поскольку основная масса населения, совсем не имея денег, одевала, обувала и кормила себя сама, в рамках натурального хозяйства.

В последнюю четверть семнадцатого столетия Россия входила страной не только бедной и экономически отсталой, но, что хуже всего, скорее деградирующей, чем развивающейся.

Сословия

Основным российским сословием, разумеется, было крестьянство, и в послесмутные времена жизнь деревни быстро возрождалась. Русские землепашцы всегда отлично умели пропитать себя сами, а заодно накормить и всю страну, если им не слишком сильно мешали. Когда прекратилась война и исчезли многочисленные шайки грабителей, опустевшие селения вновь ожили, на полях снова заколосились нивы, в недавно еще голодающей стране появились излишки хлеба. Затем стали возникать новые деревни и возделываться новые пашни. Развитию сельского хозяйства очень поспособствовала Тридцатилетняя война (1618–1648), вызвавшая в Европе нехватку продовольствия и резкое повышение спроса на зерно.

Примерно к 1650 году население России восстановилось до уровня 1605 года. Полной статистики по стране у историков нет, однако известно, что в Москве и ее окрестностях прирост был по меньшей мере пятикратным.

Но с началом новой долгой военной эпопеи стало разоряться и крестьянство, тащившее на себе основную тяжесть государственных потребностей и доведенное новыми законами до совершенно рабского состояния. Соловьев называет окончательное закрепощение русского крестьянина «банкротством бедной страны, не могшей своими средствами удовлетворить потребностям своего государственного положения».

Плохо было не только крестьянству. Когда страна переживает долгий застой и рецессию, это сказывается на всех слоях общества, снизу доверху.

Даже боярство, которое вернуло себе часть политического влияния, утраченного в шестнадцатом веке, переживало кризис. Элиту «третьего» государства составляли три десятка знатнейших фамилий: шестнадцать родов, имевших право на боярское звание (Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы, Урусовы), и еще пятнадцать, поступавших в окольничие (Куракины, Долгорукие, Бутурлины, Ромодановские, Пожарские, Волконские, Лобановы, Стрешневы, Барятинские, Милославские, Сукины, Пушкины, Измайловы, Плещеевы, Львовы). Однако ничем кроме происхождения эта прослойка, призванная управлять страной, не блистала – за несколькими редкими исключениями. Бояре не придавали значения образованию, сплошь и рядом ставили личные интересы выше государственных и, что хуже всего, перекрывали деятельным и одаренным людям дорогу к ответственным постам. Если же какой-то самородок вроде Ордина-Нащокина или Матвеева по случайности прорывался к кормилу власти, Боярская дума начинала чинить такому «выскочке» препятствия. Закостенелая местническая иерархия не только блокировала любые меритократические процессы, но, случалось, и вообще парализовала гражданское и военное управление. Боярское сословие было не столь уж малочисленно, поскольку каждый род состоял из множества ответвлений, и все их члены претендовали на видные посты. Местнический анахронизм становился все более серьезным тормозом для развития государства.

Опора самодержавия – служилое сословие – тоже плохо исполняло свою функцию. Из дворян составлялась основная часть армии и административного аппарата, за это дворяне получали от государства свои поместья и крепостных крестьян. Но гражданские чиновники, необразованные и плохо оплачиваемые, думали главным образом о личном обогащении, а военные относились к своей службе как к тягостной обязанности. Поместный принцип комплектации армии, восходивший к Средневековью, теперь безнадежно устарел. Занятые хозяйственными заботами землевладельцы экономили на доспехах и вооружении, норовили уклониться от призыва, а кроме того, мало что умели. В эпоху, когда в Европе повсеместно существовали регулярные войска – вымуштрованная пехота и обученная маневрам кавалерия, основную массу русской армии составляло разномастное ополчение. Многие не умели даже зарядить ружья, наскакивали на врага гурьбой и при малейшем отпоре пускались наутек. У дворян была в ходу поговорка: «Дай бог великому государю служить, а саблю из ножен не вынимать». Наемные солдаты западного строя обходились много дешевле – им ведь не нужно было выделять поместья.

Московская улица. А. Рябушкин

В печальном виде пребывало и духовенство. Его авторитет, очень поднявшийся в годы Смуты, когда церковь сплотила народ и помогла стране воскреснуть, был сильно подорван никоновским расколом. Сказывались и результаты подозрительного отношения патриархата ко всякой учености, включая церковную. От рядового священника требовалось только отправлять службу по уставу и зубрить молитвы, не вникая в смысл христианского учения. Из-за отсутствия духовных училищ и тем более академий образовательный уровень клира был очень низок, а нравы оставляли желать лучшего.

Рассказ австрийца Иоганна Корба, посетившего Россию в конце XVII века, дает представление о том, как мало было уважения к священникам: «Если кто из мирян вступит в драку с попом, то должен остерегаться осквернить его шапочку [скуфью]. Собираясь бить попа, надлежит снять ее с должным уважением с головы и положить в благопристойном месте. Затем можно бить священника безнаказанно и сколько угодно. Никакой закон, никакое наказание или отлучение от церкви не покарают его, лишь бы только после побоев и ударов он снова с должным почетом возложил на голову снятую ранее шапочку».