И горы смотрят сверху - Майя Гельфанд

пламенного революционера, чем я, все равно не найдете. Я на нее, на революцию, жизнь положил. Революция, собственно, потому и революция, что все противоречия она сводит к альтернативе: жизнь или смерть. Я выбрал жизнь внутри революции. В наши времена все разногласия решались просто: гильотина. Сегодня же гильотину заменила кляуза. Прошлое фальсифицируется, мировая революция терпит поражение за поражением, а сталинская бюрократия тем временем укрепляется. То, чего мы добились с товарищем Лениным, сейчас переосмысливается этими мерзкими интриганами. Происходит политическая передвижка классов: те, кто раньше был внизу, в стороне от революции, сейчас лезут наверх. И им совершенно невыгодно говорить правду о реальных событиях Октября. Им выгодно перекроить историю под себя, мол, это они привели к пролетарской революции, а мы – что ж, жалкое племя, размолотое в муку мельницей истории. Наша задача в этом случае – не капризничать, а бороться за свои интересы. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Понимаю, Лев Давыдович, но не могу с вами согласиться. Вы несколько субъективируете ситуацию. Хотя я и не отрицаю, что гонения на вас преувеличены…

– Молчать! Что вы знаете! Сталин – это самая выдающаяся посредственность нашей партии! Он дальше своего носа не видит! Меня все предали, разве вы этого не понимаете? Друзья, соратники – эти псы шелудивые, Зиновьев и Каменев – они же кампанию мерзкую против меня вели, и все ради того, чтобы в глазах начальства хорошо выглядеть. А их потом троцкистами второго сорта назвали. И поделом! И правильно! Но против Сталина они – пшик, мошки. Сталин их в бараний рог скрутит. И правильно сделает, между прочим! Понимаете? Сейчас время ничтожеств, вот в какое время мы живем.

– Товарищ Троцкий! Я как должностное лицо не могу позволить, чтобы в моем присутствии велись такие разговоры. Так что попрошу вас сменить тон, иначе мне придется прибегнуть к мерам…

– Ну ладно, ладно, – сказал Троцкий уже примирительно, – успокойтесь вы. Кстати, долго нам еще ехать?

– Нет, подъезжаем уже.

Он глянул в окно. Маки застилали степь, словно огромный красный ковер. Они простирались до самого горизонта, где солнце соприкасается с землей. Маки были крупными, со спелыми головками и черными зернышками. Они опьяняли своим запахом, а красота их была столь завораживающей, что хотелось тут же лечь на это ложе, укрыться алым одеялом и заснуть спокойным сном. И еще подумалось, что миллионы этих цветов создают невероятную, поразительную красоту, каждый же по отдельности одинок и жалок.

Автомобиль остановился возле охотничьего домика недалеко от живописного озера. Выйдя из машины, мужчины ощутили свежий аромат хвои и водорослей. Они огляделись вокруг: чистейшая озерная вода отливала синевой; по ней шла мелкая рябь от чуть заметного ветерка; плескались караси, весело выпрыгивая наружу и оставляя на воде замысловатые круги и спирали; здесь же, в зарослях ивняка и камышей, ютились утки: они часто выходили из своего убежища, не подозревая об опасности, ныряли в воду в поисках съестного, чистили клювом перышки, учили желтых, взъерошенных малышей плавать и добывать пищу. Из леса доносились крики фазанов, топот заячьих лапок, шорохи мышей и мелких птиц, и стук дятла.

Их явно ждали. Откуда-то появился пожилой казах-лесник с крынкой кумыса. Гости с удовольствием напились и даже чуть-чуть захмелели.

– Ну что, пойдем? – спросил ссыльный. Истратов довольно кивнул.

Не успели они отойти и на несколько метров от озера, как наткнулись на утиное гнездо. Заботливая мамаша нарочно укрылась вдали от глаз, чтобы никто не мешал ей высиживать яйца. Рядом крутился и отец – он был красивым, нарядным: шейка переливалась разными красками, от ярко-зеленого до темно-синего; перья были черными, с белой крапинкой; лапки красные, с острыми коготками на концах. Утка, наоборот, красотой не отличалась: серая, бестолковая, толстая, она грозно шипела на непрошеных посетителей и вид имела довольно опасный.

– Ишь ты, – усмехнулся Троцкий, – мегера!

Они прошли в глубь леса. Под ногами трещали ветки и сосновые иголки; то и дело попадали шишки диковинных видов; хвойные деревья перемежались березами, у корней которых росли грибы; пеньки поросли мхом и маленьким цветочками, желтыми, синими и красными; то и дело в кустах шныряли, шурша, животные, не желавшие показывать носа, пока в гостях у них находились люди…

Стояла теплая погода, но тучи сгущались, поэтому дождь был неминуем.

– Ну что ж, приступим?

Лесник заслал пса на озеро. Тот с веселым лаем прыгнул в воду, задиристо ощерив пасть, отчего перепуганные утки нестройными рядами взмыли в воздух. Раздались выстрелы, потом звук упавшей туши. Пес с урчанием притащил первую добычу. Ей оказалась молодая утка, почти подросток, явно не рассчитавшая своих сил в противостоянии с оружием.

– Для начала сойдет, – поморщился ссыльный вождь.

Погода портилась. Накрапывал дождик. Трофеями охотников оказались всего десять тушек. Этого было мало.

– Помните, молодой человек, я рассказывал вам, что никогда не лгу о своей охоте?

– Помню.

– Так вот, в лучшие времена я заваливал одним выстрелом лося, а уток и гусей – не счесть. Сегодня что-то не идет. Погода дурная. Кстати, у вас в лесу водятся лоси?

– Не знаю, Лев Давыдович. Может, пойдем? Сейчас дождь хлынет.

– Ни в коем случае. Я наконец-то вырвался на природу, ночевать будем здесь, под открытым небом. Располагайтесь, молодой человек. Будем обращаться в варваров.

Никакие уговоры Истратова и лесника не помогли. Троцкий выразил упрямое желание спать на земле. Истратову ничего не оставалось, как отослать лесника отдыхать в тепле и безопасности в домике, а сами охотники улеглись на сырую после дождя землю. Из сумки Лев Давыдович достал кусок баранины и развел костер с удивительным умением, которого от него никак нельзя было ожидать. Над котелком, заранее припасенным, он повесил веревку, на нее – промокшую рубаху. Словом, он расположился, как бывалый охотник, и Истратову оставалось лишь подчиниться его уверенным движениям.