Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

деле происходит, господин лейтенант! Господин лейтенант, фюрер просто не может этого допустить!

У Дирка к горлу подступает ком. В бытность вожатым гитлерюгенда воспламеняющие речи легко слетали у него с языка, а сейчас он не находит, что ответить. Доложить фюреру… Если б это было так просто! Какое-то время назад командующий корпусом – тот самый, однорукий, что осенью смог к северу от Сталинграда пробиться до самой Волги, – метая молнии, вылетел в штаб верховного главнокомандующего, чтобы довести до его сведения истинное положение вещей. Но если перед лицом врага он, несомненно, был героем, перед лицом фюрера он моментально пошел на попятную, молча принял из его рук мечи к Рыцарскому кресту и отправился во внеочередной отпуск по случаю свадьбы дочери.

“Где же она, хваленая гордость пред лицом тирана?[45] – думает Дирк. – При Фридрихе Великом прусский офицер мог швырнуть к его ногам шпагу… А сегодня офицер в душе раб. Как до такого могло дойти, как?!”

Но ответа на свой вопрос он не находит.

Артиллерист все еще лежит рядом и, кажется, ждет ответа. Сказать ему то, о чем он сейчас подумал? Вряд ли это его утешит.

– Выше голову, товарищ, – наконец выдавливает он. – Пару дней придется продержаться, ничего не поделаешь. А там наверняка полегчает! Дивизия пообещала доставить зимнее обмундирование… Адольф Гитлер о нас не забудет, он неустанно о нас печется. Помните, что он нам передал? “Вы можете твердо на меня положиться!” Наш фюрер – человек слова!

Капитан Айхерт лежит на земляных нарах в дальнем углу блиндажа и спит, небрежно укрывшись шинелью. На посеревшем лице его пляшет тусклый свет свечи, бросая на обмазанную глиной стену четкий абрис запрокинутой назад головы. Из полуоткрытого рта доносится сиплый прерывистый храп, переходящий в глубокий грудной стон. Ему снится сон: он стоит один на безупречно прямой дороге, теряющейся в снежной дали. По обеим сторонам ее в земле, точно телеграфные столбы, торчат застывшие трупы солдат, головами воткнутые в землю. Это аллея славы; по ней должен проехать фюрер. Капитан Айхерт прохаживается вдоль рядов, проверяя, все ли тела стоят вертикально. Неожиданно его хватают невидимые руки и пытаются воткнуть головой в сугроб. “Стоять! – кричит он с перепугу. – Война еще не окончена! Я пока еще не умер!” Он отчаянно пытается высвободиться, но тщетно.

“Еще не умер? Ха! – гогочет кто-то. – Вся армия пойдет на частокол! И вы тоже… герр капитан!”

Айхерт в ужасе вскакивает. Над ним склоняется лицо трясущего его за плечи адъютанта.

– Герр капитан! Герр капитан! – взволнованно повторяет он.

– А?.. Что?.. Где?.. Что случилось?!

– Герр капитан, на левом фланге канонада усиливается! Там что-то неладно!

Выругавшись, Айхерт рывком поднимается.

– Слева, говорите? Там, где рота Дирка?

Он бросается к телефону. На том конце провода звучит взволнованный голос лейтенанта Дирка.

– Собирался звонить вам, господин капитан! Дело дрянь… Русские пошли в атаку, застали нас врасплох… Дать окончательную оценку ситуации пока не можем… Со стороны левого противотанкового орудия тишина… Справа нам удалось преградить им путь, но едва-едва.

– Направляюсь к вам, Дирк! – отвечает Айхерт и связывается с командиром полка. Ответ неутешительный. Батальону приказано в кратчайшие сроки отразить атаку собственными силами.

Капитану удается сформировать из солдат двух оставшихся рот группу “стариков”. С их помощью лейтенанту Дирку предстоит к утру загнать русских обратно на прежние позиции. Дирк в отчаянии.

– Ничего не выйдет, герр капитан! – твердит он. – Атака была действительно мощной, и, по всей видимости, противник продолжает стягивать сюда силы. Без подкрепления положение спасти нельзя!

Капитан лишь пожимает плечами. Он тоже не питает особых надежд. Однако до контратаки дело так и не доходит. На рассвете – к тому времени батальон потерял пятую часть бойцов из-за обморожений – советские войска идут в атаку на всем отрезке. Это одно из тех мощных наступлений, которые дивизии пришлось не раз испытать за последнее время. Пехоту поддерживает множество танков и артиллерийских орудий. Система заградительного огня, разработанная полковником Штайгманом, наносит противнику значимый ущерб. Четыре волны получается отразить, но к концу дня советским войскам удается с пятой попытки продвинуться вглубь и вширь. Несколько танков прорывают линию фронта, сея хаос и разрушение на позициях немецкой артиллерии.

Наутро капитану едва удается насчитать сорок рядовых и двоих офицеров. Батальон Айхерта был стерт с лица земли в третий раз.

Глава 6

Выхода и правда нет?

Геринг сделал, что смог. Но это было далеко от того, что он обещал. Никакие караваны грузовых планеров не потянулись при лунном свете к Сталинграду – однако наряду со старыми жестянками, в которые превратились поредевшие ряды “юнкерсов”, то тут, то там возникали более современные “Хе-111”, мощности которых хватало и на собственный вес, и на запас топлива в баке, и на запас провианта в бомбовом отсеке, а также несколько “Ю-86”, в самой Германии использовавшиеся уже только для обучения. Порой пехотинцы в окружении, задрав головы, с удивлением наблюдали за полетом огромной птицы с четырьмя двигателями под крылами, величественно кружившей над аэродромом Питомник. Это был либо один из “кондоров”, которые поспешно прислали на выручку с юга Франции, либо один из “Ю-90”, перенаправленных с Сицилии, за штурвалом которых все еще сидели летчики-испытатели. Однако несмотря на то, что грузоподъемность каждой такой тяжелой машины составляла около пяти тонн, эффект они производили в основном моральный, так как на фронте присутствовало всего по паре образцов каждой модели, да и те довольно скоро пришли в негодность от взлетов и посадок в заснеженной степи. Ситуация со снабжением стала поистине катастрофической. Пехота в окопах получала по 200 граммов хлеба в день, остальные – по 100. Все лошади были пущены на мясо; ротмистр 1-й румынской кавалерийской дивизии, так переживавший за судьбу своих четвероногих подопечных во время стоянки в Бузиновке, верно, и помыслить тогда не мог, что настанет день, когда все они сгинут на полевых кухнях Сталинградского котла. От давно околевших коней, чьими трупами были усеяны обочины, остались одни голые кости – русские пленные, голодающие румыны и толпы скитающихся от лазарета к лазарету в поисках пристанища раненых в отчаянии обгладывали мертвечину.

Голод свирепствовал и в блиндаже начальника отдела разведки и контрразведки. Голова Фрёлиха постепенно съеживалась, и он все больше походил на злобного стервятника; Херберт утратил всякое желание мудрить на кухне и приходил в ярость, если кто-то с ним заговаривал о готовке; даже раскормленный Гайбель тощал на глазах. Бройер же, так толком и не оправившийся от дизентерии, с ужасом ощущал, как с каждым днем утрачивает не только физические силы, но понемногу и умственные способности. Он с трудом мог сосредоточиться на