Ледяной смех - Павел Северный

На селе Акиму завидовали, что именно в его избе поселился архиерей и знатная дама с редкими по масти собаками.

Который день дверь его избы не успевает закрываться за бабами и старухами, выстуживающими тепло. Им всем интересно поглазеть на живого владыку и принять от него благословение.

Акиму самому лестно от таких постояльцев, потому барыня за все платит золотым рублем. И вообще Аким понял, что беженцы, даже военные, народ выгодный: от всех можно чем-нибудь разжиться, а главное, винтовками и патронами. Солдаты с ними за самогон расстаются легче, чем с табаком.

Казачий полковник был грузным. Но его тело прочно держали короткие ноги. Мятый френч с погонами ему тесен, а потому последняя пуговица не застегнута. Шаровары с красными лампасами вправлены с напуском в валенки. Простоватое лицо ничем не может привлечь к себе внимания, даже приплюснутый нос только еще более подчеркивает его простоватость. Лицо умещалось на голове, покоившейся на короткой жирной шее. Лысый череп полковника лоснится, будто смазанный маслом, а пучки пшеничных волос обозначены на нем только над ушами. Голос казака с хрипотой, от которой он часто откашливается.

Есаул, напротив, высок и тощ, и было непонятно, почему под таким телом кривые ноги. Одет он был как простой казак, только шаровары новые, с ярко-красными лампасами, и также вправлены в валенки. Лицо есаула узкое, горбоносое, усыпанное пупырышками прыщей, и на нем из глубоких глазных впадин сверкает взгляд быстрых беспокойных глаз.

Казачьи офицеры, появившись в избе вчера после полудня, приехали верхом с двумя запасными конями. В избу пришли с туго набитыми кожаными торбами и бросили их под лавку, занятую чемоданами Блаженовой и епископа.

Знакомясь с Блаженовой и епископом, ни тот, ни другой имен и фамилий своих не назвали. Епископу бросилась в глаза их повадка поспешно озираться в избе. Обратили они на себя и внимание Блаженовой, что, садясь за стол, клали рядом с собой на лавку наганы. Но для епископа и Блаженовой это было привычно и понятно, время обязывало военных быть всегда готовыми к любой опасности.

Удивляли в офицерах их обособленность и явное нежелание вести беседы с больной барыней и епископом. Хотя, поглядывая на монаха, есаул подмигивал полковнику, а тот понимающе прикрывал глаза, дескать, монах, а возле бабенки трется.

Полковник много пил, не после каждой стопки закусывая, а только нюхал хлеб. Пил, но не хмелел. Краснело только лицо, покрываясь бусинками пота на лбу, и он стирал их ладонью.

Есаул пил мало, внимательно вслушиваясь в звуки, доносившиеся в избу с улицы.

Аким не пил совсем, хотя перед ним стояла стопка с налитым самогоном.

Жена Акима, молчаливая, с хмурым взглядом, намаявшись за день по избе и хозяйству, собрав на стол, вскипятив самовар и напоив отваром Блаженову, перекрестила лоб перед киотами, пожелала постояльцам покойного сна и ушла спать в баню.

Полковник, увидев на лице есаула недовольную гримасу, спросил:

— Чего морщишься?

— Муторно мне, совсем по-волчьи воет собака.

— А ты не слушай, займи слух чем-нибудь другим.

— Ну, прямо чистый волк твоя собака, хозяин.

— А она и впрямь, господин есаул, с волчьей кровью. Матку ее волк обгулял. Место-то у нас на волков богатое. Это ноне их всякой стрельбой распужали. А пес у меня дельный.

— Как кличешь? — спросил полковник.

Аким сконфуженно молчал.

— Надо отвечать, когда спрашивают. Вежливость того требует.

— Да кличка не на всякий слух подходящая.

— Архиерем он зовет пса, — громко за Акима назвал офицерам кличку собаки епископ Виктор.

Полковник, взвизгнув от удовольствия, раскатился заливчатым смехом.

— Да как же ты осмелился дать такую кличку собаке?

— Слово мне поглянулось. Потому пес хоть и вытливый, но сторож первейший сорт. В тайге на промысле я с ним в полной сохранности от любого зверя. Лонись под рождество он мне жизнь спас. Шел я в ту ночь лунную из села с гостеванья, но без ружья. Иду, красой ночи светлой любуясь, и на речке на волчью стаю напоролся. Спас господь меня грешного, что Архиерея с собой взял. Не допустил зверей к моему мясу. Но седых волос в моей рыжести много в ту ночь объявилось.

Отпивая горячий чай с ложечки, полковник спросил Акима:

— Надумал, куда подашься?

Заметив растерянность мужика, полковник заговорил с явным раздражением:

— Чего вылупился как баран на новые ворота.

— Не понял, господин полковник, о чем изволили дознаться.

— Непонятливым прикидываешься? Темнотой мнимой заслоняешься, сучий сын. Спрашиваю про то, куда подашься, когда недельки через три наша армия уйдет из сих проклятых мест? Красные объявятся. Вот и интересно мне знать, как поступишь?

— Тепереча понял. Луньевцы про такое дело миром надумали в родном селе остаться. Потому, наглядевшись на военное обхождение с простым народом, вчистую поняли, что им на нас, вроде сказать, наплевать. Солдаты себя спасают в первую очередь, и, конечно, осуждать их за это не следует. Вот луньевцы и порешили родные дома не кидать.

— Слышите, есаул, как поет мужичок-лесовичок? Миром надумали. Жирнозадые умники.

Полковник стукнул по столу кулаком.

— Снюхались, сволочи, мужички сибирские, с большевиками. Сами скрытые красные. Снюхались, спрашиваю?

— Красных в селе нету.

— А про партизан Щетинкина слышал? Или опять отопрешься? Может, сам партизан? Может, сам, как пес, тоже с волчьей кровью? Все вы сволочи! Но только не выйдет по-вашему. Казаки сибирские по-иному надумали. Помня, что за ваш покой кровь проливали, обороняя от красных, заставят вас казаки вместе с армией уйти и гнезда ваши пожгут, чтобы не грелись в них ваши заступники — большевички.

— Послушайте, полковник, — обратился к офицеру епископ Виктор. — Перестаньте пугать хозяина глупыми вымыслами. Власть в Сибири в руках Сибирского правительства адмирала Колчака, и казачество сепаратно никаких решений принимать не может.

— Мне ваше монашеское мнение неинтересно. Да и вообще приказываю вам молчать, если не хотите ночевать на морозе. Про Колчака вашего слышать противно. Потому из-за этого адмиральчика, окружившего себя нафталинными генералами, дворянами, попами и купцами, нам, сибирским казакам, приходится покидать родные края. Вы свою кровь за них не лили? Вот есаул окропил ею сибирскую землю. Может, мы оба с ним падем на нее с мертвым объятием. Это вы за нашими спинами славите господа, греясь под боком у барыньки, даже в старости не скупой на ласковость.

— Замолчите!

Полковник довольно рассмеялся.

— Неужели думаете, стану перед вами молчать? Колет глаза правда?

Аким Мудреных, встав из-за стола, отошел к печке.

— Лежит ваша зазнобушка, покашливая! До сих пор мнит себя госпожой! Даже с борзыми собачками не расстается. Мяском их кормит. Забывает, что солдаты с казаками по морозным дорогам сухарики жуют, защищая власть адмиральчика Колчака. Нет, прошло ваше время чудить барством. Одно и осталось, что баловаться с монахом, пока кровь не остыла. Балуйтесь, все равно за границу не уберетесь, потому в Чите вас атаман Семенов общиплет как липку и в гробик уложит.

— Вы пьяны!

Блаженова села на лежанке. Спокойно сказала епископу:

— Ваше преосвященство, не расстраивайтесь. Хама даже в офицерской сбруе словами нельзя успокоить. Он сейчас лучше поймет другое.

Блаженова встала. Медленно подошла к столу.

Полковник и есаул тоже встали. Закашлявшись, Блаженова, смотря на полковника, произнесла:

— Извинитесь передо мной и епископом за все сказанное.

— Не подумаю, дамочка, извиняться!

Блаженова, размахнувшись, с силой ударила полковника по лицу.

— Я жду извинения! Слышите?

Полковник глухо сказал:

— Простите.

— Вот так-то лучше, казачок сибирский. Теперь ложитесь спать!

Блаженова, осиливая волнение, заходила по горнице. Полковник с есаулом, склонив головы, сидели за столом. Аким прислонился к печке, не отводя взгляда от Блаженовой, и было в его глазах восхищение.

Блаженова заговорила:

— Запомните, казачок сибирский, что русских женщин нельзя даже неосторожным словом обижать. Не забывайте, что одна из них, родив вас в муках, не помышляла, что вырастете негодяем с офицерскими погонами.

Неожиданно внимание всех в избе привлек встревоженный лай псов во дворах выселок. Потом залилась лаем собака во дворе Акима. Донесся одиночный выстрел. Громкие выкрики перемешивались с руганью.

Полковник и есаул выскочили из-за стола и прижались к стенам: один в углу, а другой возле окна с наганами в руках.

Говор многих голосов слышен под окнами избы.

— Да это воинская часть на постой пришла, пойду пущу.

— Не сметь! — приказал полковник.

Аким, несмотря на приказ, пошел к двери.