Не от мира сего-3 - Александр Бруссуев

— Чтобы зло восторжествовало, достаточно, чтобы хорошие люди просто ничего не делали[119]. Посмотрим, есть ли еще порох в пороховницах[120].

— И ягоды в ягодицах, — по-солдафонски добавил Скопин.

Лука и Фома содержали лавки с тем же самым ассортиментом, что и Садко. Первое, что они сделали на следующее утро после заклада — подняли цены. Чего бояться — конкурент все равно обязался выкупить. Действительно, все должно было быть предельно просто. Но кто сказал, что — примитивно?

Садко с деньгами наперевес чистить им лавки не побежал. Он вообще никаких лишних телодвижений делать не стал. Будто и не было никакого заклада. Сидел у себя, никого не трогал, починял свой примус. Народ, удивившись инфляции, порадовался, что на отдельно взятую лавку, а именно, у Омельфы Тимофеевны, она не оказала решительно никакого влияния. Весь «скоропорт» ушел, еще и не хватило. Пришлось заключить с мелкими поставщиками, что раньше имели дело с Лукой и Фомой, дополнительное соглашение: ты нам млеко, яйки, партизанен — мы тебе деньгу малую.

На следующий день никаких изменений опять не произошло. Лив торговал, слэйвины скучали среди своего товара быстрого реагирования, постепенно приходящего в негодность. Лука не выдержал первым, одолжил у Владимира русов из его личной малой армии, и поскакал, как жеребец, критиковать спорщика-оппонента.

— Ты, — говорит. — Товой. Не безобразничай. А то мои парни пасть порвут и моргалы выколют.

Садко зыркнул тяжелым взглядом на пыжащихся русов — уж больно ему не нравилось, что стало модно среди всякой шпаны именоваться «русом», воспитанным церковью убийцей — угостил конкурента бокальчиком бражки и ответил, поглядывая в небеса:

— Ты, Лука, конечно, купец авторитетный, вот только в нашем с тобою закладе особые временные рамки не оговаривались. Можешь уточнить у Фомы, либо у вашего «Красного солнышка». Все по справедливости, все верно.

— Это нечестно! — прокричал Лука, разломав в сердцах пустой бокал, и на прощанье добавил. — Я подам жалобу. Коллективную.

Если слэйвин поднял цену, снизить ее он уже не может физически. Не получается, хоть тресни. Особенность организма. Вот эта особенность и повлекла за собой то, что мелкие поставщики со своим молоком, маслом и прочим огородным производством потянулись к Садку, а за ними последовали и покупатели.

Но это, конечно же, никак не отразилось на ходе заклада. Просто купцы, посовещавшись, перенесли все свое внимание на серьезный товар. К зерну, будь они хоть лучшие-прелучшие кореша всех слэйвинских князей в мире, их никто не допустил — это дело передавалось по наследству, под него всегда имелись резервы, как для хранения, так и для пользуемых подсечных полей. Да и сам Ярицслэйв к зерну присосался, как клещ, всеми правдами-неправдами добиваясь единоличного контроля. Оно и понятно — в таком случае сделался бы он полновластным хозяином Новгорода, потеснив, а то и вовсе изжив давнего своего конкурента Олафа.

Лука и Фома взялись за железо, ткани и меха. Болот на севере хватало, углежогов — тоже, потому что леса много, глина — завсегда, пожалуйста, хоть синяя, для печей, хоть красная, для горшков. Про песок и говорить нечего — навалом его. Стало быть, все условия для плавления крицы — губчатого железа вперемешку со шлаком. А там, где гонят крицу, обязательно найдется кузнец, своим молотом и закалкой добывающий из всего этого безобразия сталь, да и обычное «сыромятное» железо, а хоть и чугун. В чушках, плашках или слитках — без разницы. Соответственно и цена продукта росла.

Сидят у болот парни, черпают болотную жижу, вытягивают из нее всевозможную флору и фауну — и в домну ее (не фауну — жижу), куда другие парни — углежоги уже древесный уголь запихали. Замажут все щели в печи глиной, только трубу и поддувало оставят, запалят уголь — и ну, мехами воздух внутрь гнать. Домна раскалится докрасна, а жижа внутри возьмет, да и расплавится, стечет вниз в специальную форму. Вот вам после остывания печи и крица. Кузнец того и ждет.

У себя в кузнице снова раскалит ее докрасна на углях, молотом от всякого шлака избавит, да еще и уплотнит пористую субстанцию. Вот вам и настоящее железо, в зависимости от того, как долго углем насыщалась — сыромятное, сталь, либо чугун. И на базар, точнее — базар сам к нему приезжает в виде людей Луки и Фомы.

С превеликим энтузиазмом взялись они за это дело, всех ближайших кузнецов, доменщиков и углежогов круговой порукой связали, заинтересовали в сотрудничестве только с ними. Те, конечно, заинтересовались. Куда деваться-то, когда методы убеждения дороже принципов. Лишь бы деньгу платили. А купцы в этом деле не могли обманывать — в противном случае, вышло бы себе дороже.

Что-то подобное было проделано и с тканями, да и с мехами.

Вот тут-то Садко и вышел на сцену, сплясал летку-енку[121] и забросал Луку и Фому деньгами, причем свершил это в один день, чтоб те не успели цены свои пересмотреть. Пусто сделалось в лавках у купцов, а на душе, соответственно, грустно. Специфика товара, на который в последнее время делали ставку слэйвинские торговцы, подразумевает возобновление его не вдруг, а по мере производства, либо подвоза извне.

Фома помчался новые контракты заключать на Чудское озеро, во Псков, а Лука к Садку побежал.

— Выкупил я все ваши лавки с полнейшим вашим барахлом, — сказал ему лив.

«Ничего себе — барахло!» — подумалось Луке, но вслух он сказал другое:

— Как ты сам это заметил не так давно, о времени уговора не было. Так?

К его удивлению Садко только усмехнулся и не стал ни спорить, ни ругаться. Подождем твою маму, подождем, твою мать.

Как ни странно, угроза разорения была призрачной у каждой из спорящих сторон. Банкротство грозило и тем, и другим, но никак почему-то не наступало. Лука и Фома сделались к своему неудовольствию оптовиками для Садка. Тот же продавал по мелочи товар в розницу, но основная масса железа и шкурно-тканевого содержимого копилась на его складах.

Конечно, так продолжаться бесконечно долго не могло. И настал день, когда Садко через князя Владимира призвал к ответу своих конкурентов. Те явились, мрачные и осунувшиеся: тяжело, оказывается, гонять по землям в поисках прекрасного.

— Ну, — сказал Садко. — Вы проиграли.

— Нет, — ответили купцы. — Это ты проиграл.

— Все выиграли, — заметил, скривившись, Владимир.

Неожиданно лив склонил свою голову, словно с повинной, и сказал, положив при этом руку на сердце:

  — Не выкупить товары со всего бела света:   Если выкуплю товары псковские[122],   Подоспеют товары заморские.   Не я, видно, купец богат новгородский,   Побогаче меня славный Новгород[123].

Лука и Фома переглянулись: чтобы это значило?