Орда встречного ветра - Дамазио Ален

Я сам не знаю, как нам удалось переубедить девчонок и фаркопщиков. Я даже не знаю, как я сам в конце концов поверил в эту переправу. Что заставило меня передумать. Видимо, доля героизма, гордости и рассудительности по итогу привела меня к этому решению. И может, доля вызова? Знаю только, что Сов сильно повлиял на мой выбор, намного больше, чем он мог бы подумать. Голгота я не слушал ни секунды, настолько его слова были лишены мудрости и альтруизма. На чем порою держатся изгибы наших мнений… Ястребник, например, увидел, как его ястреб вытравил малую поганку, и ему этого хватило, чтобы отважиться на путь. Для Аои, мне кажется, все решил солерос и плавательные ботинки с ластовыми наконечниками. А может, просто энтузиазм Степпа? Кто его знает. Как бы то ни было, но Орда снова была едина и сплочена. В горести.

∫ Вот уж эти чертовы Фреольцы, чтоб им, стоило бы «отвесить им реверанс, снимая шляпу» (как подытожил Караколь). Какая щедрость. Какая восхитительная предупредительность! Так в конце концов даже можно подумать, а не хотели ли они заведомо отправить нас потеряться в этом болоте. Порт-Шун был странный и глинистый, городок привидений на лодках, в домах на сваях из дерева и кирпича, улицы его были варварски перепаханы каналами, он больше походил на забытый барачный лагерь, наспех сколоченный в устье Диагональщиками. Местные здесь то и дело подвергались чертовским приливам — «сейшам», как они говорили на своем рыбацком жаргоне, — которые поднимались вертикально вплоть до окон. Вот почему повсюду были подвешены лодки, служившие им в первую очередь домами. Во время разлива они отшвартовывались и болтались в воде, бульк-бульк, пока все не уляжется. Неглупо…

Со дня, когда Фреольцы нас бросили, насыпь начала давать слабинку. В ней сразу поуменьшилось напыщенности, а местами от нее и вообще ничего не осталось. Мы наелись первого ила. По мере хода редкие следы, соотносимые с человеческими существами (свайные лачуги и гнилые понтоны, ухайдаканные парусные лодочки, полные водорослей, стены, подпирающие дамбы), начинали рассеиваться в наплывающем тумане. Вечер наступил очень быстро, и мы на ощупь доплыли в прохладной водице до небольшого илистого островка, еле державшегося за шелестящие вокруг камыши. Степп разглядел небольшую ивовую рощицу, и Каллироя развела огонь. Влажность вокруг гнезда пламени едва ли отступила. Почва под нами была пористая и непрочная. Рядом плескалась вода. Хлюп-хлюп в струящейся, тягучей тишине… (Без предупреждения) нас охватила невероятная тоска… Мы были одни, вдали от всего, от привычной рутины, от всего знакомого. Вокруг была одна неизвестность. Мы потеряли все ориентиры. Нам было страшно. Болото начиналось теперь. Оно почковалось вокруг нас, сквозь нас, проникало в почву нашей теплой плоти, как корневище тростника. Мы вторглись в его владения, уже завтра оно задаст нам по полной.

) Итак, настал пятый день… Я не стану говорить о пробуждении — опрокинуться камнем в воду посреди ночи со спальным мешком, пристегнутым к плечам, который тут же наполняется илом, хватать ртом воздух в панике, что тонешь, с руками, приклеившимися к стенкам мешка, получить термический шок от ледяной волны по телу — это не проснуться, это осознать. Не буду говорить о рассвете, который я так и не смог разгадать в небе. Пятый день не наступил и не закончился, он просто длился. Жемчужно-

серый. Он длится до сих пор. Сегодня наш четырнадцатый день бесконечного дождя.

Ω Страна улиток, дохлой рыбы и грязюки. Тут и мечтать нечего о сухой трассе, негде лапу поставить, ни пучка, ни островка, ни куска камня или кучи полужидкого навоза, который позволит встать, чтоб пойти прямым контром. Тут когда дождь идет, так льет не ведрами, а хлещет бочками пиваса столитровыми, промоет тебе весь жирок до костей, мыться больше не придется с таким душем, главное, рот захлопни, труселя потуже затяни, прыгай на свое корыто и кролем наворачивай вперед. Волной по морде, и давай, вверх, вниз, встал, поплыл, тащись в вонючей луже то по голень, то по яйца, вперед, ребята, все за Готом… Я их в Паке всех предупредил — не будет никакого контра каплей, дельтой, никто им зад прикрывать не станет, всем одинаково придется, морду в воду, бочку за спину. Не дерьмовей, чем все остальное. Хоть что-то новенькое. И ветер и общем-то ничего. Неплохо было б, конечно, чтоб этот краснощекий там наверху показывал свою круглую мину хоть иногда. Ни нитки сухой не осталось, мешки воняют плесенью, огонь у Каллирои дымит, как резина. Хлещет беспросветно, это да, на нервишки по вечерам действует, особенно ночью, когда меняешь нагретое местечко по три раза за ночь, потому что твой мешок с костями то приливом накроет, то оно в желоб угодит, которого тут пять минут назад еще и в помине не было, то в завтрашний ручей. Но хочешь не хочешь, а нужно взять в прицел, в кишки себе зашить, когда начинаешь ржаветь по позвонкам к концу дня, что в конце будет Шавондаси. И девять месяцев в наш счет перед моим родителем и его ордой сопляков. Девять месяцев — девять! — ДЕВЯТЬ ЧЕРТОВЫХ МЕСЯЦЕВ! Потому что они тут ёкнулись прям посреди болота!

Дали жару, тоже мне, вышибалы нашлись, обосрались с ног до головы, сколько их передохло от истощения, хоть лопатой загребай, наутро плавали вокруг. Не смогли переплыть центральную зону, недостаточно сильными оказались, духу не хватило! На лодочке пришлось вытягивать их из флотильной пустыни, рыбаки им помогли, а когда наконец на ноги встали, то потащились по косой до южного берега, вышли разбитые, пошли пешком в обход болота. Чуть из Ордана не вылетели за свою спасательную операцию — мне адмирал об этом все уши пропилил. Тринадцать месяцев угрохали на все про все. Мы сделаем за три, за четыре максимум, если будет такая же фигня, как сейчас. Это значит, мы вас обходим на четыре года! Четыре, старичье! Если до вас вообще доходит, что это значит. Двадцать восемь лет контра и четыре года в наш счет! Стадо гусениц, слизняковые улитки. Я тебе не сын, восьмой Голгот, в моей крови, в моей лаве, ни капли от тебя нет! Я не от тебя происхожу, я был сделан из других брусьев. У меня в башке и в теле каленая сталь. А у тебя только рожа одна дубовая да штаны обоссанные. Я был лучше брата. Я был лучшим! Но ты ничего не видел. Ты ничего не понял. Ты его убил, потому что у него не получалось. Думал, никто тебя не переплюнет. Да от тебя разит высокомерием за три версты. Но вот где я теперь, тридцать лет спустя. У меня много времени ушло, и ты знаешь почему, но я иду. Я через год тебя обойду, я буду на входе в Норску. Там, где вы забились в ваши глинобитные норы. Я тебе в лицо скажу, кто ты. Кем ты стал. И кем ты не стал. Нет, я тебе ничего не скажу. Потому что мне нечего сказать Трассеру, отрекшемуся от контра. Которому даже недостало мужества выпустить себе кишки под норский кривец. Для такого у меня нет слов. У меня на тебя даже плевка не найдется. Презрения не хватит. И того ниже…

— Какие-то странные волны! — в третий раз повторил Эрг и остановился.