Орда встречного ветра - Дамазио Ален

— Никто из тех, у кого была хоть толика здравого смысла в голове, не верил в эту кучку оборванцев, прозвавшую себя Ордой и почему-то утверждавшую, бороздя песок, что в конце их пути для всех наступит что-то вроде счастья! Потому что, как они сами говорили, добраться до источника ветра значило приструнить его поток. И были они так убеждены в своей идее, что повсюду, где бы ни появились, устраивались пышные празднества в их честь и все старались их как можно больше ободрить. Средь этих оборванцев был также арлекин, по имени Какароль, коего подобрали по пути, поскольку он, не соблюдя приличий, не стал проделывать весь путь с конца земли, а подвязался к Орде по дороге, быть может, из простого любопытства, а может, оттого, что опостылели ему все эти паруса. Но, без сомнений, еще и по более основательным причинам. Этот отчаянный безумец провозгласил себя для Орды

трубадуром. И уж, по правде говоря, и верно доставал из своего черепного мешка кое-какие ловко закрученные истории, дабы проветрить вечерний огонек. Но главное было в том, что он в себе носил одну фантазию из рода теорем. Он говорил…

Караколь выдержал паузу в несколько секунд, подвесив тишину на верхушки мачт. Как истинный сказитель, он в совершенстве владел уникальной наукой контрапункта. Истории Караколя не просто объединяли голос и рассказ, то был сплоченный космос, зачатый из костра. В них, конечно, была общая линия сюжета, тянувшаяся от начала и до самого конца. Но контрапункт, что пробивался на каждом повороте, ломал в щепки эту самую линию, подчинял ее особому ритму, словно то был оборванный галоп, обгонял таким количеством ударов и хлопков, глухих и звонких, криков, зовов, жестов, выкрутасов и маракасов, таким количеством рисунков по золе, цветных лоскутков, брошенных на скатерть, структур крошечных камней, приведенных в движение предметов, добавлял к этому столько выхваченных наугад из публики исполнителей, хористов-соучастников, союзных музыкантов, что изначальный сказ — тот чистый и певучий голос, которым, как правило, довольствуются все трубадуры, пусть даже самые известные, — Караколь в два счета рушил, разбивал вдребезги его хрустальный звон и всегда получал успех.

Я сидел, обняв устроившуюся передо мной Нушку, ее ладони накрывали мои, а перед нами была вся фреольская публика. Караколь едва начал свой рассказ, а ажиотаж, вызванный только что смолкшими фанфарами, волнение, последовавшее за эротическими танцами, поднятый перевозбужденной детворой кавардак — все это моментально стихло. Что пробудило во мне чувство гордости перед

Нушкой за нашу Орду. Пьетро тихонько кивнул мне и улыбнулся…

— Откуда взялся ветер, спрашиваю я вас? Ответ прост, как девчонка: ветер произошел из Взрыва. Взрыва настолько дальнего и настолько мощного, что мы до сих пор чувствуем его раскат, несущийся к низовью. Там, на Дальнем Верховье, уж лучше вас предупредить заранее, люди добрые, абсолютно не на что смотреть. Но, как вы сами понимаете, многое можно услышать… Там ничего не существует и ничего не может существовать, кроме Взрыва! Нет больше земли, на которую можно ступить ногой, нет неба, солнца, больше нет деревьев с их раскидистыми лапами, нет лежачих трав или камней, ничего, что было бы целым, компактным, только Взрыв — массивный и всепоглощающий — чистый Взрыв самого мира! Официальная история Орды, хоть она и слишком мудрена, повествует, что 27-я Орда так и не прошла через Эгинскую пустыню. Не верьте в ней ни слову, проницательные слушатели. 27-я Орда была на самом деле единственной, которой удалось дойти до Верхнего Предела, но то, что она там пережила, не могло быть передано кому бы то ни было. То, что вы сегодня узнаете, не входит в законную общественную мудрость. Я даже и сам не вполне уверен, желательны ли вообще подобные знания кому-либо, кроме меня, конечно. Те, кто может выносить правду только в красивой одежке, у вас еще есть время нас покинуть…

π Никто не двинулся с места. Напряжение нарастало.

— Итак, раз мужество сегодня с вами под руку… Приступим. Когда второй Голгот преодолел Норское ущелье, его накрыло таким ветром, что в один миг от него ничего не осталось, кроме горстки снежинок, которая поместилась бы в детской ладошке, чтобы слепить снежок. В сравнение, как скажет после его скриб: «Кривец —

простая мелюзга, а ярветер — сламино ленто». Один за другим, с мужеством, оценить которое в полном объеме потребуются столетия, каждый из участников Орды поднимался к амбразуре в ущелье и делал шаг в открытую дверь Взрыва… Был определен порядок, кто за кем, скриб был последним, кто пойдет на этот подвиг, дабы записать до самого конца всю правду о Дальнем Верховье. Вздор, решите вы! Если б этот контржурнал и существовал, его бы тоже сдуло взрывом. Это частично верно, частично не совсем, господа присяжные! Мне досталась последняя страница этого журнала. Ее вручил мне с самого рожденья один хрон, мой собственный отец…

) Наш трубадур замолк и оглядел сидящих с проницательностью прорицателя, в поисках чего-то, одному ему известного. И вдруг разглядел что-то в синем пламени и, привычно запустив в него руку (как если бы сунул ее в воду), порылся там чуток и с облегчением вынул из животрепещущих язычков длинный голубой пергамент. Брызнули ошеломленные аплодисменты, но он не обратил на них никакого внимания:

— Я не люблю, запомните, экстраполировать на тему ветра, а еще менее того, любезная аудитория, использовать некие задаром мне приписываемые таланты ораторского мастерства, чтоб приукрасить реальность, которую скрибы со своей стороны с трогательной неукоснительной точностью стараются переписать нетронутой на лист бумаги. А потому я вам прочту этот оставшийся отрывок без выспренних изысканий речи: «Взрыв имеет материю, единую материю, которая есть звук. Взрыв играет музыку, играет на инструменте с бесконечным потенциалом, который есть воздух. Воздух существует на пороге Двери в виде струн, плотных струн воздуха, вибрирующих на неисчислимой высоте.

Звук, раздающийся из Двери, создает все сущее. Он создает мир, по которому мы ходим, все, что располагается на этом мире, все, что по нему передвигается и что на нем живет. Ветер — это форма звука, быть может самая линейная и лучше смодулированная, но все же не единственная. Дождь тоже форма звука. Звезды и облака, цвета и каждый зверь, крадущийся в ночи, растения, что прорастают со стрекотом, каждый камень, тихонько бурчащий на неуловимой для нас волне, — все это форма звука. Взрыв ничего не разрушает, он зарождает. Он порождает звуки. Звуки разлетаются и ложатся пыльцой, разлетаются и опускаются на землю, разлетаются и сворачиваются в круглый окрик во впадине, что именуется ушами. Зовите их зернами».

Со священной осторожностью Караколь перевернул листок и понизил голос, чтобы усилить внимание слушающих:

— «Вся Орда теперь всего лишь пыль. Каллисто принес себя в жертву сегодня утром. Он поднялся по фонолитной насыпи, где каждый шаг раздается звоном. И взорвался, рассыпавшись кристаллами соли. Каждый превратился во что-то свое, каждый звук уникален. Я видел щепки из костей Верниса, песок из Пиреса, хлопья сажи из Эреба, соль из Каллисто. И гадкий снег из Голгота. А что будет из меня? Бумажный порох, опилки букв? Орда, которая за нами последует, скриб, который меня прочтет, постарайся научиться слышать. Вы всего-навсего куклы, набитые звуком. Вы пойдете по слухам, вас поведет молва. Не слушайте меня, слышите! Верхнего Предела больше нет. Его поглотил Взрыв, и он спускается на вас. Над вашими головами мерцают созвучия. Ветра наигрывают неслышимую симфонию. Все взрывается.