Годы молодости - Мария Куприна-Иорданская

Расстрел рабочих 9-го января 1905 года был для Куприна такой же неожиданностью, как и для большинства либерально настроенной интеллигенции. Куприн ни к какой революционной организации не примыкал{75} и о том, что готовится рабочая демонстрация, слышал только мельком. Он сочувственно относился к революционным событиям, к жертвам реакции, был против всякого насилия, но считал, что революционная деятельность мешает писателю в работе, и непосредственного участия в революционных событиях не принимал, а когда Горький хотел втянуть его в революцию, Куприн отошел от него.

Глава XXXI

Отъезд Куприна в Сергиев Посад. — Обыск. — Возвращение Куприна в Петербург. — Арест Л. Н. Андреева.

Во второй половине января 1905 года Куприн уехал писать «Поединок» в Сергиев Посад Московской губернии.

В ту ночь, когда он ждал от меня телеграмму, к нему неожиданно нагрянули с обыском. Эпизод этот вошел впоследствии в рассказ «Мой паспорт»{76}.

«За два дня до воскресения Христова, в четыре часа утра, ко мне постучались. Я побежал босиком, почти голый, по длинному, холодному коридору (ибо я ждал тогда нетерпеливо известий от бесконечно дорогого мне человека) и, доверчиво отворяя дверь, спросил в восторге:

— Да? Телеграмма?

— Да, — ответили они, — телеграмма, — и вошли.

1) Жандармский унтер-офицер Богуцкий Фома, 2) два городовых, дворники и пр. и 3) спустя десять минут местный полицеймейстер, местный жандармский ротмистр Воронов (холеное лицо, беспристрастность, небрежность и — „он все знает наперед“), чахоточный околоточный, хозяин моего дома со смешной фамилией Дмитрий Донской, понятые.

— Ты его обыскал?

— Так точно, ваше-ссс…

— Вы можете одеться.

Но я ответил, что привык всегда ходить дома только в одной ночной рубашке.

Потом он сел за мой письменный стол и начал рыться в дорогих мне письмах, карточках, записных книжках. Я сел рядом с ним на стол. Это была также моя привычка. Тогда он любезно позволил мне „взять стул“. Но я намекнул ему, что я, как хозяин дома, мог бы первым предложить ему то же самое. Словом, у нас сделались сразу довольно тяжелые отношения. Он был человек твердый и многосторонне образованный, он увидел в одной из моих записных книжек следующие знаки:

/ — / — / - - / - - /

— / — - / - — / - - /

/ — / — / - - / - — /

/ - - / - - / — / — /

Он спросил:

— Да-с, а это что?

Я ответил, болтая ногами:

— Это, господин полковник, произошло вот как. Один начинающий, но, увы, окончательно бездарный поэт принес мне стихи. И я доказывал ему на бумаге карандашом то, что он начинает хореем, переходит в ямб и вдруг впадает в трехсложное стихосложение.

— Я-ямб? — воскликнул он. — Ямб-с? Это мы знаем, какой ямб! Богуцкий, приобщи».

Насмерть перепуганный обыском хозяин потребовал, чтобы Александр Иванович немедленно освободил квартиру, и Куприн переехал в гостиницу.

И обыск и переезд выбили Куприна из рабочей колеи.

Почему пришли с обыском к Куприну — сказать трудно. Известно, что 9 февраля 1905 года в Москве на квартире писателя Л. Н. Андреева происходило заседание большевиков — членов ЦК РСДРП, во время которого девять членов ЦК были арестованы. На следующий день арестовали и Л. Н. Андреева. В Таганской тюрьме он сделал запись: «…Около восьми вечера, 10 февраля, в годовщину свадьбы, которую мы с Шурой намеревались отпраздновать в Звенигородском монастыре, за мной приехал пристав»{77}.

В конце февраля 1905 года, после пятнадцатидневного пребывания в тюрьме, Л. Н. Андреева выпустили{78}.

Глава XXXII

Цепочка. — Встреча Куприна с Горьким. — Последняя глава «Поединка». — Дуэльный кодекс генерала Дурасова.

Приблизительно с середины «Поединка», главы с четырнадцатой, работа у Александра Ивановича пошла очень медленно. Он делал большие перерывы, которые беспокоили меня.

— Опять не удалось сесть за работу, — жаловался Куприн.

— Ты пропустил много времени, и тебе все труднее и труднее приняться за работу. Мириться с этим я больше не могу. И вот мое твердое решение: пока не будет готова следующая глава, домой не приходи.

И повелось так, что домой, «в гости», Александр Иванович приходил отдыхать, когда у него была написана новая глава или хотя бы часть ее.

— Пишу очень медленно, Маша. Как я закончу повесть — еще не знаю, и это мучает меня. Могу приносить тебе не более двух-трех страниц новой главы.

Но написать даже две-три страницы ему не всегда удавалось. И вот однажды он принес мне часть старой главы. Утром я сказала Александру Ивановичу, что так обманывать меня ему больше не удастся.

После его ухода я распорядилась на внутренней двери кухни укрепить цепочку.

Теперь, прежде чем попасть в квартиру, он должен был рукопись просовывать в щель двери и ждать, пока я просмотрю ее. Если это был новый отрывок из «Поединка», я открывала дверь.

Прошло некоторое время, и опять случилось так, что нового у Александра Ивановича ничего не было, а побывать в семье ему очень хотелось, и он опять принес мне несколько старых страниц, надеясь, что я их забыла.

Я читала и удивлялась: «Ведь это еще балаклавский кусок „Поединка“?»

Александр Иванович ждал на лестнице.

— Ты ошибся, Саша, и принес мне старье, — сказала я, просунув ему рукопись. — Спокойной ночи! Новый кусок принесешь завтра.

Дверь закрылась.

— Машенька, пусти, я очень устал и хочу спать. Пусти меня, Маша…

Я не отвечала.

— Какая ты жестокая и безжалостная… — говорил Александр Иванович на лестнице.

Я поставила на плиту табурет, взобралась на него и через круглое окно с железной решеткой смотрела вниз.

Александр Иванович сидел на ступеньке, обхватив голову руками. Его плечи вздрагивали. Я тоже плакала: мне было бесконечно жаль его. Впустить? Тогда он решит, что меня можно разжалобить, перестанет работать, запьет… Нет, дверь не открою.

Александр Иванович поднялся и медленно пошел вниз{79}.

Когда в «Знание» были отправлены пятнадцатая глава (смотр и провал Ромашова) и шестнадцатая (мысли Ромашова о самоубийстве и встреча его на железнодорожном полотне с Хлебниковым), Пятницкой известил Куприна, что Горький желает с ним повидаться.

Алексей Максимович просил Куприна прочитать вслух главы, начиная от пятнадцатой. Сначала Александра Ивановича беспокоило, что Алексей Максимович ходил взад и вперед по комнате, иногда останавливаясь спиной к окну.