Армия, которую предали. Трагедия 33-й армии генерала М.Г. Ефремова. 1941-1942 - Сергей Михеенков

Как дальше развивались события, мы узнали из письма, спрятанного в дупле дерева на месте последнего боя рядовым Александром Ивановичем Сиротиным: «Наша группа, в которой находился командующий, была небольшая: около двух взводов. Командовал сам генерал Ефремов. Рано утром на опушке леса группу атаковали немцы. Боеприпасов у нас почти не было, имели по нескольку патронов на винтовку. Мы оказывали сопротивление врагу как могли. Оторвались от противника и ушли в глубь леса. Командарм Ефремов в этом бою вторично и тяжело ранен в тазовую кость»[166].

В неравном бою ефремовцы гибли, но врагу не сдавались. С командармом осталось всего семеро: адъютант Иванов, снайпер Арефьев, старшина Апанасенко, рядовой Яремчук, одесский рабочий Балобан, вестовой Колтушев и студент-медик Зильберштейн. С раненым генералом они пробирались через овраги в дальний лес. Два дня лежали на морозе лицом к Ефремову, согревая командарма своим дыханием. На третью ночь подошли к селу Слободка и забрались в церковную пристройку.

На рассвете цепи фашистов окружили отважную восьмерку. Превозмогая боль, упираясь рукой в бревенчатую стену, генерал выговорил:

— Ребята, бьемся до последнего.

Эсэсовцы упорно стремились овладеть пристроем, но всякий раз их встречал меткий огонь отважных. Когда в стволе остался один патрон, Ефремов собрал остатки сил и сказал своему адъютанту:

— Иванов, останешься живым, расскажешь нашим. Фашистам нужен генерал Ефремов. Но этому не бывать!

С августа 1941 года по апрель 1942 года мне посчастливилось служить помощником начальника шифровального отдела штаба 33-й армии.

После двухмесячного наступления армии от Москвы в конце января 1942 года для освобождения города Вязьмы была создана ударная группа в составе трех дивизий[167] и ряда спецчастей. Для руководства ударной группой была создана оперативная группа во главе с командующим армией генерал-лейтенантом М.Г. Ефремовым. В состав группы входили почти все начальники служб армии, в том числе группа офицеров 8-го отдела армии в составе пяти человек, куда вошел и я.

В феврале 1942 года в тылу врага уже действовал 1-й кавкорпус Белова. Кроме того, в марте нам на помощь был высажен воздушный десант на парашютах — 4-й ВДК Казанкина. Всего в окружении оказалось тысяч 40–50. Это была громадная сила, но через небольшое время мы оказались без боеприпасов и продовольствия. Зима, все вокруг сожжено, масса раненых. Но бои не прекращались ни днем ни ночью. Как правило, воевали только ночью. С криками «Ура!» бросались на врага.

К началу марта на каждую винтовку выдавалось по 5 патронов в день[168], а на орудие — один снаряд. Попытки сбросить нам боеприпасы на парашютах были малоэффективными, иногда сбрасывали на парашютах сухари, концентраты, но, как правило, большая их часть оказывалась у врага. В марте почти вся техника была выведена из строя, так как не было горючего, снарядов и т. п. Практически мы оказались совсем безоружными.

Весь период нахождения армии в окружении связь с нашим вторым эшелоном, Западным фронтом и Ставкой осуществлялась только шифром, проводной связи не было. Мы, работники 8-го отдела, были настолько перегружены работой, что приходилось спать за столом, сидя в землянке. Работали по 20 часов, кроме того, редкую ночь или день не приходилось отбивать немцев, прорвавшихся к штабу армии. К концу марта нас из пяти человек осталось трое: старший лейтенант Зигун Иван, младший лейтенант Кузнецов и я. Кузнецов погиб при прорыве из окружения, судьбу Зигуна Ивана не знал я до последнего момента[169].

У меня нет слов, чтобы выразить всю меру мужества, отваги и патриотизма наших бойцов и командиров в этой ужасной обстановке. Был случай, когда на одном из участков, не помню, какой дивизии, немцы перешли в наступление. Один станковый пулеметчик, сибиряк, отразил эту атаку. После боя перед позицией этого пулемета было около 200 немецких трупов. Этот пулеметчик награжден орденом Ленина, хотя в то время наградами нас не баловали[170]. Этот случай произошел тогда, когда у нас еще было немного боеприпасов. В последнее время у нас, кроме стрелкового оружия, ничего не было, да и то без боеприпасов. Немцы в это время поливали нас свинцовым дождем, снарядами, бомбами. Но, несмотря на это, моральный дух в основном был очень высок. Потом, не надо забывать обстановку в это время в стране, на фронтах.

Наступила весна, но мы все одеты были по-зимнему: валенки, ватные брюки и фуфайки, а сверху шинели, шапки. Вот в такой форме мы бродили по весенним ручьям и болотам. В такой же форме были и генералы, в том числе и Ефремов, но, помню, у него были сапоги на ногах.

Кстати, о воспоминаниях и размышлениях Жукова о 33-й армии. Во многом я с ним не согласен. Вся исходящая и входящая информация в адрес Ефремова шла через мои руки и из первых рук. Кроме того, я находился около Ефремова, а не в Москве.

Опишу коротко замысел Ставки и Западного фронта. После неудачной попытки штурмовать Вязьму от Жукова был приказ закрепиться на занятых рубежах, принять меры по очистке наших тылов от немцев. Эти попытки продолжались весь период нашего окружения. Сначала это делали наши вторые эшелоны, им на помощь в разное время выделялось несколько танковых бригад. Потом для помощи нам подключили справа — 5-ю армию Говорова, слева — 43-ю армию Голубева. Но все эти попытки ни к чему не приводили, кольцо нашего окружения сжималось. Если вначале наш «пятачок» по окружности составлял более 200 километров, то к концу он простреливался пулеметным огнем.

Где-то в середине марта Ефремов стал предлагать Жукову вывести войска из окружения, но последний категорически отверг это предложение, заявил, что любой ценой необходимо удержать плацдарм на западной стороне реки Угры[171]. Тогда Ефремов обратился к Сталину, последний дал указание Жукову решить этот вопрос, но Жуков был неумолим. Помню, что первые указания и распоряжения Жукова в адрес Ефремова были с указанием полного титула командарма, но в последнее время были почти просьбы: «Михаил Григорьевич, держитесь, нам нужен плацдарм».

В первой декаде апреля 1942 года немцы на штаб армии с самолета сбросили пакет с ультиматумом о капитуляции, через час меня вызвал генерал Ефремов, вручил мне пакет ультиматума и спросил, сколько потребуется времени, чтобы зашифровать и передать по рации на имя Жукова и в Ставку. Я назвал время, и Ефремов приказал доложить о выполнении этого дела. Ультиматум был отклонен. Жуков дал указание подготовить войска к выходу из окружения, произвести тщательную разведку и сообщить маршрут выхода, чтобы поддержать нас огнем. Посланная разведка не вернулась, а ровно через 24 часа, как было указано в ультиматуме, немцы, после ожесточенной артподготовки и бомбежки, пошли на штурм — мотопехота с танками. Началось физическое истребление почти безоружных людей. Через несколько часов немцы расчленили наши дивизии, взаимосвязь была нарушена, управление дивизиями потеряно. К концу первого дня штурма все три радиостанции были выведены из строя, радисты погибли. Прервалась шифросвязь с фронтом и Ставкой. По распоряжению Ефремова нами были уничтожены шифродокументы, и мы перешли в его личное подчинение. Меня и Зигуна командарм использовал в самых крайних случаях для ведения разведки.

После потери управления войсками оперативная группа штаба армии присоединилась к одной из дивизий, какой — не помню, мы стали пытаться пробиваться из окружения, но немцы были не дураки, они следили за каждым нашим шагом. Наши попытки прорваться в любом направлении были неудачными и с большими потерями. Помню, одна атака удалась, мы прорвали кольцо окружения, но до фронта оставалось еще километров 15–20, насыщенных немецкими войсками.

В этой атаке погибло почти все командование армии, да и почти вся наша группа, которая насчитывала вначале 250–300 человек. Возможно, не все погибли, но с нами не вышли. Раненые не подбирались, помощь им, как правило, не оказывали, некому было, да и нечем. По лесам и болотам немцы гоняли нас, как зайцев. Винтовки наши использовались как дубинки. Было великим счастьем, если нам удавалось отбить оружие у противника.

Примерно в половине апреля в группе Ефремова оставалось человек 50. В одно раннее утро с криками «Ура!» мы из небольшого леса через поляну бросились в атаку, но были встречены мощным огнем немцев, понесли большие потери и отошли назад. В этой атаке я был ранен в левую ногу осколком снаряда. Был тяжело ранен в грудь генерал-майор Офросимов, тяжело ранен адъютант Ефремова, майор (фамилии не помню), ему пуля раздробила переносицу. В это время за неудачную организацию разведки начальник особого отдела Камбург застрелил у всех на глазах начальника связи армии полковника Ушакова выстрелом в лоб. Помню, Ефремов сказал Камбургу: «Дурак!»