Не говори никому - Млада Рябинина

воду, таблетки и записку. Отбросив первое, тянусь за клочком бумаги и вчитываюсь в каллиграфический подчерк мужчины.

«Это таблетка от головной боли. Выпей. Можешь принять душ, халат и полотенце висят около стиральной машинки. Ванна справа от комнаты.»

Отлично. А лично мне не мог это сказать? Внизу идет постскриптум, и сквозь раздвоение перед глазами читаю: «Не хотел тебя тревожить. Буду ждать на кухне.» Мило.

— Что ж, спасибо за гостеприимство. — Откинула бумажку, рискнув вновь подняться, села, как в горле образовался привкус желчи.

Подорвалась с места и побежала в ванную, успев добежать до унитаза в тот момент, когда меня прорвало. Спустила ужасное месимо, на ватных ногах поднялась с пола и ополоснула лицо. Как же мне плохо!

Душ я принимала около пятнадцати минут, стоя под пробивающий кожу дождь, чувствуя себя побитой. Совсем на меня не похоже: отнюдь солидарности, этикета, манер, — полное безвкусное распутство. Вряд ли бабушки на лавочке оценили бы стриптиз замужней девушки с ребенком… Ой, ладно, они просто бы позавидовали. Сами похлещи на юбилеях отжигают, при этом жалуются, что у них гипертония, варикоз, больное сердце; станцуют так, словно им нет более шестидесяти лет. А как молодая выйдет — пиши пропало, очередная прошмандовка.

Голову приятно массируют струи воды. Подставляю лицо и смываю ужас под названием растекшаяся тушь, тени и губная помада. Сразу же кожа начинает дышать. Складки, отпечатавшиеся на моей коже румяными линиями маршрута, постепенно исчезают. Отступает усталость.

Беру полотенце, промачиваю его капельками, торопливо бегущими вниз, затем насухо себя обтираю. Задеваю случайно грудь, и внутри меня сладко тянет. Вишневые соски скукоживаются, вставая торчком. Будь я немного смелее, на месте моих рук оказались горячий рот. Мотаю головой, так как с болезнью вряд ли уже справишься; нахожу рядом какой-то странный белый банный халат, надеваю его и разминаю мышцы, видимо, спала я в неудобной позе. В их спальне принимаю ненавистную таблетку и с остервенеем осушаю стакан. Горло разрывалось между войной и столетней засухой. Слишком утрированное сравнение, но в точку.

Мимолетно глянув на кровать, съёживаюсь. Бесят меня эти простыни. Интересно, а где спал Семен?

Оказавшись в коридоре, следую на витающий в пространстве запах еды. Где-то слышится скрежет, удар посудой, поэтому я босыми ногами аккуратно ступаю по полу. Пройдя арку, замираю на полпути и позволяю себе оценить интерьер. Студия, совмещенная кухня и гостиная. Никакого наличия цветов, каждый участок покрыт белизной либо пудрой, нанося комнате некое однообразие. Все вещи состоят точь-в-точь с дизайном обоев, паркета и шкафов. Картины выполнены в стиле модерна, не впитывая в себя присутствие жизни.

— Как ты себя чувствуешь?

Вздрагиваю. Нахожу образ мужчины, облаченного в серые спортивные штаны и черную футболку, недалеко от себя. Потухшие искры вновь развиваются по ветру, расстилаются на участках кожи, как капельки росы в утренней день, вызывая колыхание внутри меня.

— После душа чуть свежее, хотя напоминаю тухлятину, ― кривлю губы и неуютно переминаюсь с ноги на ногу.

— Хорошо. ― Все, что может сказать, перевернув сковородой блин, на чем я заостряю внимание. Затем возвращает ястребиный взор обратно, прогулявшись по оголенным ногам. ― Ты что-нибудь помнишь со вчера?

— Не совсем, ― замялась, всматриваясь на гуляющие мышцы бицепсах. Дыхание сбивается, и затрудненно сглатываю от не прошеного голодания. Я хочу просто есть. Еду. Не мужчину. Блин… ― Но я помню нашу ссору.

— Извини меня за вчерашнее, за то, что сказал про твоих родителей.

Сглатываю и чешу затылок. Недостаток момента восстанавливается, как при монтаже, когда потерял кусочек из целостности сути. Родители ― коварная вещь.

— Ничего. Ты не знал. Мало, кто знает.

— Я стал особенным? ― пытаясь сгладить ситуацию, непринужденно шутит и перекладывает на тарелки еду. Желудок скручивается от потребности забросить в себя аппетитные белки.

— Можно и так сказать, ― на лице расцветает застенчивая полуулыбка. Он переносит блин на стопку таких же, затем выливает остатки разведенной смеси. — Ты не знаешь, где мои вещи?

— М-м, да. Они в прихожей, на полке у зеркала.

— А что ты сказал девочкам?

— Попросил не буянить и предупредил, что за ними приедет мой друг.

Делаю дудочкой губы, скрывая улыбку, так как улавливаю сгоревшее. Я не про блины. Жду комментарии от девочек.

Мужчина ставит обратно на керамическую плиту пустую сковороду, отключив питание. Снимает с себя фартук и берет в руки тарелку с кучей блинов. Делает пару шагов, открывает холодильник, скептически отметив содержимое, беря варенье. Закрывает бедром дверцу, идет к столу, на котором готовы тарелки на двоих и приборы, и ставит по середине. Заворожено слежу за ним, за тем, как в унисон двигаются части совершенного тела, с каким домашним расслаблением Семен проникается в начало дня и без сомнений забирает только самое ценное. В нем яростно сквозит чаша баланса.

— И ты меня прости, Семен. Не знаю, с чего вдруг я на тебя набросилась. Вообще прости за то, что наговорила тебе вчера. Мой пьяный бред лился сам по себе, просто, ― кручу перед собой руками, напоминая крылья вороны, ― мне нельзя много пить. Я вообще не из пьющих, и мне стыдно за свое взбалмошное поведение, надеюсь, со мной не так много хлопот было, как с Варей. Во-от поэтому…

Только я не договариваю, передо мной вырастает широкая фигура. Не прошло и секунды. Затаив дыхание, с опаской поднимаю голову. Семен смотрит с верху вниз, заставляя почувствовать загнанным зверьком, и странно склонив голову набок. Поджилки предательски дрожат, лопатки свожу, из-за чего моя грудь соприкасается с его. Мы одновременно томно выдыхаем и пожираем голодными глазами. Все же я голодная не из-за нехватки пищи…

— Еда остывает, Снежная королева. Тебе надо поесть.

Его забота окончательно ломает преграды.

8 глава

Ты убеждал меня,

Что нет безумия,

Что нет тебя и меня, —

Когда мы на краю обрыва.

Со смущением присаживаюсь за стол, за которым обычно трапезничает семья Лазаревых, и меня немного это пугает. Ощущаешь себя лишней деталью в конструкторе. Мне кажется, будто за моей спиной стоит его жена, которая как-то умудряется следить за своим храмом с далекого расстояния и уничтожать всех, кто оставит после себя грязь. Напоминание о ней нагоняет на унылость.

— А где Евгения?

— С дочкой улетели в Швецию. Если ты знаешь, корни жены шведские, а мы давно там не были, так она взяла краткий отпуск и уехала с Варей.

Говорил он с явной бесчувственность по отношению к жене. За исключением упоминания Вари.

— Почему ты остался? — Меня меньше всего должен заботить вопрос. Но кто спрашивал