Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович

Все это, вместе с необходимостью учитывать тон партийных решений и партийной пропаганды в условиях авторитарного режима 1920‑х годов, отражалось в направленности чекистской информации, ее оценках, самом отборе фактов. Например, вывод XIV съезда ВКП(б), что «советский служащий (учитель, врач, инженер, агроном и т. д.) по своим стремлениям и настроениям начинает становиться советским по существу» [718], требовал от чекистов учитывать это в своих сводках о настроениях интеллигенции. Сама политика НЭПа с ее направленностью в середине 1920‑х годов на достижение «гражданского мира» также влияла на деятельность ОГПУ. В целом можно согласиться с мнением А. Г. Теплякова, что «после высокого уровня репрессий 1922–1923 гг., обусловленных продолжением вооруженного сопротивления в национальных окраинах, в 1924–1926 гг. наблюдался максимально низкий за период 20‑х годов уровень политических репрессий. Данная тенденция середины 1920‑х гг. была характерна и для СССР в целом, поскольку политическая ситуация в стране являлась относительно стабильной и органы безопасности в тот период основной удар наносили по уголовной преступности» [719]. Но даже в это время, в середине 1920‑х, очевидно стремление ОГПУ акцентировать внимание на масштабах грозящей опасности и на своей роли в обеспечении монопольной власти коммунистической партии.

Начальник КРО ОГПУ А. Х. Артузов 15 апреля 1924 года в служебной записке доказывал, что происходит «усиление контрреволюционного движения среди бывшего офицерства и чиновничества (белогвардейских элементов)», а «переворот мыслится как результат восстания в Красной армии, проведенного военной организацией» [720]. Он же писал в декабре этого же года в своей докладной записке, что «основным фактором политического значения <…> в 1923/24 операционном году является значительное усиление активности кулацко-монархического движения», а «одним из главных доказательств активности кулацких масс <…> факт самопроизвольных возникновений в различных районах контрреволюционных организаций», которых в этот период «мы нашли несколько». Любопытно, что слово «несколько» в оригинале записки исправлено на «много» [721].

Дальше А. Х. Артузов пугает партийное руководство опасностью возникновения «террористических групп», которые якобы «зарегистрированы почти во всех крупных центрах СССР» и пытаются работать даже «с применением газовых отравлений» [722]. Эти аналитические выводы должны были служить обоснованием для проведения достаточно широких репрессивных операций.

При этом А. Х. Артузов предлагал «ввиду неоформленности подлежащих ликвидации групп, все операции проводить при наличии общих агентурных данных, следствие вести в упрощенном и ускоренном порядке на предмет привлечения в административном порядке» [723]. Говоря простым языком, это означало, что у сотрудников ОГПУ не было достаточных материалов для предъявления арестованным веских обвинений и предания их суду, а вынесение приговора «в особом порядке», через Коллегию ОГПУ, открывало широкие возможности для произвола.

Примером такого процесса стало «Дело лицеистов», именовавшееся чекистами по-разному: «Дело воспитанников», «Союз верных», «Контрреволюционная монархическая организация». Оно проходило в Ленинграде с февраля по июнь 1925 года [724]. Среди арестованных был последний премьер-министр Российской империи Н. Д. Голицын, которому на момент ареста 8 февраля было почти 75 лет. Он находился вместе с сыном Николаем в ссылке в селе Александровском Октябрьской волости Ярославской губернии. Первоначальное обвинение содержало следующий пассаж: «Голицын Н. Д., проживая в селе Александровском, в целях помощи международной буржуазии собирал сведения об экономическом состоянии крестьянства, чем и нарушил ст. 66 ч. 2 УК» [725]. В основу обвинения легли традиционные встречи бывших лицеистов в День Лицея, 19 октября, в церкви Косьмы и Дамиана (Кирочная ул., 28а), куда приходило около 100 человек на молебны; создание кассы взаимопомощи и лицейского клуба. Следствие обвиняло арестованных в создании организации, «имевшей целью свержение Советской власти и восстановление монархического строя», а также в шпионаже [726].

Один из основных следователей по этому делу, уполномоченный КРО ПП ОГПУ в ЛВО А. И. Ланге, в записке от 7 мая 1925 года, указывая на выявление более 400 человек, причастных к организации, доказывал необходимость рассмотрения дела во внесудебном порядке в Коллегии ОГПУ, поскольку

рассмотрение настоящего дела в судебном заседании повлечет к безусловному расшифрованию принятых мер <…> и поставит под серьезную угрозу ценный аппарат загранагентуры <…> явится актом политически невыгодным, так как огласка дела может не только за рубежом, но и в довольно больших слоях антисоветского населения Республики породить предположение о якобы существующих больших скрытых силах, находящихся в ведении монархистов, а тем самым может явиться стимулом, побуждающим к активной борьбе против Советской власти [727].

В итоге Постановлениями Коллегии ОГПУ от 22 и 29 июня 1925 года был осужден 81 человек, в том числе 26 приговорены к расстрелу, 34 — к заключению в лагерь, 13 — к ссылке, 3 человека ограничены в проживании, 1 — получил условный срок, дело одного человека отложено, трое освобождено. 21 человека, в том числе 75-летнего Н. Д. Голицына, расстреляли в 23 часа 30 минут 2 июля 1925 года [728].

Начальник Секретного отдела Т. Д. Дерибас перечислял следующие «ликвидированные контрреволюционные организации»: «Орден русских фашистов — террористически-интеллигентную организацию в Москве», «Философское общество» (Ленинград), «Идеалисты — всесоюзную подпольную молодежную организацию бойскаутского типа», «Аргонавты — подпольный кружок симферопольских литераторов, студентов с мистическим уклоном», «Юные Всходы — подпольную юношескую группировку комсомольцев и беспартийных в г. Александрове Владимирской губ. (ученики <…> проводили забастовку вместе с учителями)» и т. д. [729]

В «Докладе по интеллигенции» от 15 февраля 1925 года, подготовленном Секретным и Информационным отделами ОГПУ, утверждалось, что «террористические тенденции среди интеллигенции» заслуживают «сугубого внимания». Якобы «Орден русских фашистов» готовил взрывы зданий Коминтерна и ОГПУ, убийства ряда наркомов, «установление связей с белой эмиграцией». Чекисты заявляли, что арестованные «главари Ордена — братья Чекрыгины, Дворяшин, Галанов и др., несомненно, выполнили бы свои проекты о террористических актах», если бы не были арестованы [730]. Напомним лишь, что глава самой «страшной» из перечисленных организаций — «Ордена русских фашистов» — поэт А. А. Ганин, расстрелянный с шестью «сообщниками» 30 марта 1925 года, был реабилитирован 6 октября 1966 года в связи «с отсутствием в его действиях состава преступления» [731].

Можно констатировать, что действия органов ОГПУ, как и партийных структур, в эти годы отражали внутреннюю неуверенность в прочности советской власти, боязнь стихийных выступлений. По мнению сибирского историка А. Г. Теплякова, до конца 1927 года чекистские сводки фиксировали истинные причины крестьянского недовольства — непосильные налоги, «ножницы цен», произвол местных властей, но позже весь негатив стали связывать с происками классового врага. Одновременно в сводках стало меньше информации по хозяйственным вопросам и гораздо больше пристрастного анализа политической обстановки [732].