Гости Анжелы Тересы - Дагмар Эдквист

Мимо них легкой, быстрой походкой прошла молодая девушка. Люсьен Мари поглядела ей вслед.

— Какая красивая, — не удержалась она.

— Банальная слишком, — заметил Давид.

В этот период его взгляд на женщин стал немного астигматичным, на стройных девушек он смотрел, как поклонники искусства Эпстайна и Генри Мура смотрят на все изящное и грациозное.

— Что говорить, твоя верность действительно не знает предела, — пошутила Люсьен Мари.

Она не сомневалась, что он просто хочет ее утешить, но дело было не только в утешении. Он боролся за ее благосклонность, оказывал ей несколько ревнивое внимание, как мужчина, знающий, что у него есть опасный соперник.

Жорди?

Нет, не друг Пако.

Давид сам бы громко рассмеялся, если бы ему кто сказал, что он ревнует ее к своему неродившемуся ребенку.

День померк, в воздухе появились редкие дождевые капли. Сухая земля их не принимала, они испарялись, не оставляя следа.

— Что гусь по сравнению с агавой! — сказал Давид, обнаружив, как равнодушно отталкивает от себя влагу жировая пленка мощных листьев агавы.

— Они такие же гордые, как сами испанцы, — отозвалась Люсьен Мари. — И голодные, и пить хотят, но попробуй, уговори их принять угощение.

Но на этот раз дождь оказался упорным, он возвращался вновь и вновь, дорога почернела, а покрытая пылью зелень стала темной. Когда они были уже недалеко от дома, ливень обрушился на них со всей силой, им пришлось искать защиты под пробковыми дубами Педро.

— Как сегодня, хорошо поработалось?

Давид сознался, что занимался совсем другими делами.

Фурия, принуждавшая его писать, выдохлась через три месяца. Потом наступил интенсивный, но более трезвый период работы, когда ему приходилось уже бороться со своим материалом, страница за страницей, слово за словом. И теперь он в любой момент мог бы отослать в издательство небольшой роман.

— Духовных-то детей, я вижу, получают быстрее, — с некоторой завистью сказала Люсьен Мари.

— На сей раз. Но с таким же успехом это могло занять и три года.

Он имел в виду свои испанские эссе, требовавшие большой начитанности и напряженной работы, хотя в смысле денег они определенно не сулили особой выгоды. Иногда Давид спрашивал себя, почему он берет такую невыгодную работу — вопрос был только в том, он ли выбирал себе работу или работа его.

Годы, проведенные во Франции и Испании, позволили ему изучить латинскую культуру, и теперь он мог бы познакомить с нею также и своих соотечественников. Он был один из тех многочисленных толкователей-переводчиков, которых требовало время — если общность культурных ценностей означает нечто большее, чем торговые договоры и брошюры для туристов.

Ему пришлось порядком поломать себе голову над резкими противоречиями у этого народа. Мистика страдания (Сан Хуан Кризостомо: «Мученики украшали себя страданиями пыток, как весенними цветами…») и веселый цинизм (Архиепископ Хитский: «Мир существует для двух задач. Первая — это добывать одежду и пищу, вторая — добиваться близости с приятной женщиной»).

Разукрашенная цветами лирика. Мужественно суровая проза.

Высокомерная нетерпимость. Живое сочувствие и приветливая доброжелательность.

Хотя не стоило, в общем, слишком идеализировать ту работу, к которой его самого так сильно тянуло; кроме того, она выполняла чисто практическую задачу и для него самого.

Он не обладал бьющей через край силой воображения, как, например, Стриндберг. В периоды депрессии, в периоды отлива творческой энергии, так тяжело переживаемые всеми художниками, хорошо иметь нечто такое, во что можно вгрызться зубами, в то, что требует напряжения всех духовных сил, в период засухи, когда неудержимо влекут к себе алкоголь и возбуждающие средства, как самое легкое решение всех вопросов.

Люсьен Мари была рада, что после такого долгого отсутствия он вернулся к ней. Молодожен, занятый ею одной, не чурающийся обычной, будничной жизни. Но в глубине души сознавала — то, что придает таинственный трепет их отношениям, это именно проблески того, другого, неприрученного, как себя, так и ее подвергающего беспощадным терзаниям вдохновения.

Дождь лил все сильнее, стало холодно, пробковые дубы не могли больше служить им защитой.

— Пойдем домой и затопим печку, — сказал Давид и накинул ей на плечи пиджак, когда они выскочили под дождь. Впервые они с радостью вспомнили, что в двух комнатах у них есть печки.

Но топить их было опасным предприятием, дым чуть не выкурил их из дома, как пчел.

Они совали палку в трубу, они жгли бумагу.

Дым шел вовнутрь.

Давид стал охотиться за трубочистом, но безрезультатно. Они взяли напрокат электрический камин, но это оказалось дорого и, может быть, даже незаконно — об этом ходили разные слухи. Да и помогал камин, кстати, лишь на короткое время.

Старые испанские каменные дома были построены с расчетом противостоять жаре и хранить холод. Летом это было просто замечательно. Но не тогда, когда зарядят зимние дожди и ночи становятся холодными.

Пока пригревало утреннее солнышко, Давид сидел, все позабыв, и энергично писал о жизнерадостном епископе и его мудрых советах в искусстве любви, но когда небо хмурилось и температура падала, а архиепископа тем временем бросали в тюрьму из-за его бесшабашных стихотворений, тогда он вспоминал о печках. Чем страшнее становилось в средневековых застенках, тем сильнее стучали у Давида зубы от холода, и в конце концов ему приходилось идти на улицу и вновь охотиться за трубочистом.

Потребовался целый месяц, но зато у них было теперь две комнаты, в которых можно было поддерживать тепло.

28. «Вы должны сшить себе габардиновый костюм в Испании!»

У Жорди были те же проблемы, но меньше удачи в их разрешении. Пол в его лавке был из кирпичей и расположен прямо на земле. Печки не было совсем. Именно у него конфисковали когда-то принадлежавший ему электрический камин, а местные власти систематически отказывали ему в его ходатайствах о разрешении поставить печку с трубой. И в этом году они поступили точно так же, указав на опасность пожара.

Жорди не мог принять очередной отказ с таким же стоическим равнодушием, как все прежние годы.

Конечно, теперь у него было место в доме Анжелы Тересы, где он мог обогреться, но с него он мог начинать также и свои сравнения.

Стоял ноябрьский вечер. Все сидели у огня и жарили каштаны, а у Жорди появилось желание сыграть на гитаре. Постепенно к нему стало возвращаться его прежнее умение, он мог заставить гитару звучать как чембало. Они болтали и пели в этот уютный вечер, только Пако постигла маленькая неудача: он задел за плетеный стул и разорвал рукав пиджака.