Начальник Америки (СИ) - Фомичев Сергей

Чего я только не сулил тому, кто заведёт собственное дело. И беспроцентный кредит, и гарантированную клиентуру, и даже женитьбу на дочке вождя (я легко мог такое устроить). Добровольцев находилось немного.

Парадокс, как мне представлялось, заключался в том, что большая часть людей хотя и относилась к вольному сословию, по сути состояла на службе и всё время подчинялась если не нашей компании, так камчатским промышленникам, у которых пребывала в долговой кабале, свирепым передовщикам или ясачным комиссарам, умеющим держать народ железной хваткой. Дух свободы выветривался, люди становились менее привычны к самоуправлению, менее склонны к принятию решений, поиску, инициативе.

А потом они попадали в тепличные условия Виктории и превращались в потребителей, без особых устремлений.

В спину им дышала империя — её законы, её чиновники, а разум терзали занозы исторической памяти и традиций. Рабство вытолкнуло людей на окраину, но его споры присутствовали всюду. И чтобы провести дезинфекцию требовалась нечто большее, чем раскалённая пустыня и сорок лет странствий. Тем более что сорока лет у меня не было.

— Библейская мифология слишком упростила дело, — заявил я. — Бродяжничество само по себе не меняет мировоззрение. Можно ослабить влияние прошлого, но пока не вытеснить его чем-то иным, толку не будет.

— Чем же?

— Азартом. Вот увидишь, как только в кассе зазвенит монета, извилины начнут шевелиться.

Возможно мой анализ грешил изъянами. У меня нередко возникло желание прекратить всё одним махом, уволить всех, выбить почву у них из-под ног, избавить от комфорта, посмотреть, как они станут исправлять ситуацию. Удерживало лишь понимание, что подобная «шоковая терапия» может создать слишком сильное напряжение в обществе и поставить на будущем колонии крест.

Приходилось идти на хитрость. Все «малые предприятия» создавались как бы на паях с компанией. Новоиспечённый буржуа имел долю с прибыли, распоряжался хозяйством, но всегда чувствовал на плече длань могущественной конторы, которая и прикроет, случись чего, и ссудит деньгами, и поможет с доставкой припасов. Иллюзию следовало поддерживать до тех пор, пока люди не почувствуют запах наживы.

Потребление тоже прорастало с большим трудом. Первые несколько месяцев я один брал извозчика, вместо того, чтобы пройтись сотню метров пешком, или отправлял служанку сдавать бельё в прачечную, вместо того, чтобы она полоскала его часами в холодной воде. Я покупал багет в пекарне, сливочное масло в молочной лавке, дорогое душистое мыло в парфюмерном салоне, заказывал рубашки у портного.

— Чудит наш Иван, — поговаривал народ.

Действительно, я чем-то походил на известный тип провинциального русского помещика, заводящего в своём захолустье двор, пажей, выезд, гвардию (всё как в Петербурхе), с той лишь разницей, что я обзавёлся карманной республикой.

Народ же предпочитал ходить пешком, есть то, что готовят бабы и одевать, то, что они шьют или стирают, не волнуясь, как пахнет мыло.

— Будь ты царём, то, по крайней мере, получил бы подражателей из числа придворных лизоблюдов, — смеялся Тропинин.

— Ничего, ничего, — успокаивал я не столько подопечных буржуа, сколько самого себя. — Наладится дело, ещё повалят клиенты.

Буржуа не спорили. Убытки все равно покрывал я. А сидеть в лавках особого труда не составляло. Лишь кучер на дилижансе зря трясся по сто километров на единственной грунтовой дороге, да извозчики стояли сиротливо на улицах, точно Козлевич под вывеской «Эх, прокачу!».

— Нам нужны евреи, — сказал я во время очередного ужина в «Императрице».

Во всяком случае здесь первые плоды кампании по мобилизации буржуазии выглядели наглядно. Зал перестал напоминать столовую. Воздух посвежел, стало слышно даже журчание воды в фонтане. После открытия нескольких харчевен, трактиров, таверн многие предпочли более дешёвые услуги. Освободились и номера гостиницы. «Императрица» перешла в категорию лакшери.

— Евреи? — удивился Лёшка. — Но зачем?

— Они понимают суть коммерции и внесут в жизнь колонии особый колорит, — произнёс я поднимая вверх на серебряной вилке кусочек откормленной на кокосовых орехах свинины.

Блюда моими стараниями здесь тоже стали более изысканными. Хотя открытый очаг с тушей на вертеле напоминал о более простых удовольствиях.

— Где же ты их возьмешь? — спросил Тропинин, смакуя свежевыжатый ананасовый сок.

— Известно где, на родине, — вздохнул я. — После раздела Польши они оказались под властью империи, а она даже не знает что с ними делать. Кто-то их боится, кто-то ненавидит. Скоро их начнут притеснять, введут черту оседлости, запретят профессии. Вот тогда было бы неплохо сманить их сюда.

Мы бы могли сманивать сюда изгоев тысячами. Но расстояния опять играли против нас. С другой стороны, только благодаря этому мы вообще заимели собственный кусок земли на планете.

Тропинин только ухмылялся

— Капиталисты не шхуны, их невозможно поставить на конвейер.

— Лёшка но ведь ты единственный на всём побережье капиталист. Это у тебя целый концерн из верфей, механического завода и химических фабрик, с собственным конструкторским бюро, научным отделом и службой безопасности. Это ведь ты вкладываешь средства в колониальную торговлю и поиски новых рынков. Мелкий бизнес — это совсем другое. Он не оперирует финансовыми потоками, не занимается перспективными изысканиями. Буржуа просто живут и дают жить другим.

— В таком случае твоя буржуазия это обычные иждивенцы, которые используют прогресс. И напрасно ты ждёшь, что они дадут толчок развитию экономики.

— Не всё сразу, мой друг, не всё сразу. Буржуазия создаст питательную среду для взращивания капиталистов вроде тебя.

Я любил подначивать Лёшку, наделяя его статусом от которого он всячески открещивался. Иногда перегибал палку.

— Если я и капиталист, то лишь второй после тебя, — насупился Лёшка. — С твоей компанией конкурировать невозможно.

— Ну, уж нет, — ответил я. — Моя компания по сути выполняет те функции, что обычно исполняет государство. Школа, университет, больница, армия, наконец, — всё финансируется из бездонного кошелька. На это уходит значительная часть годового дохода. И честно говоря, я не знаю, как сбросить эту обузу.

Лёшка кивнул. Большинство его предприятий находились в зависимости от компании.

— Армия ладно, — продолжил я. — Наши пионеры не хуже тех, что покоряли Дикий Запад. Когда петух клюнет, создадут и комитеты бдительности, и милицейские отряды, или что они там создавали? Парни, способные сдирать с милого калана шкурку, приучены решать такие вопросы. А собственный бизнес прибавит мотивации. Пусть попробует кто-то отнять его у людей.

— Я слышал, ты открыл оружейную лавку?

— Да. — оживился я. — В том домике, что построили напротив Гостиного двора. Развесили для антуража на стенах мою коллекцию ружей и клинков. Вышло неплохо. Хозяином я посадил туда Мемила, одного из стариков Ватагина. В оружии он хорошо разбирается, а для войны уже силы не те. Передал ему кое-что из арсенала для затравки, но дальше пусть заказывает у кузнецов или на твоих заводах. Ножи, мушкеты, пушки…

— Сделаем, — кивнул Лёшка.

— А вот с социальной сферой сложнее, — вернулся я к «нашим баранам». — Пока население необразованно, передавать её в частные руки означает прикрыть вовсе.

— Милицейские формирования не выход, — сказал Лёшка. — Они будут защищать только собственные городки и грядки и не станут действовать в интересах всей страны. Им нет дела до удалённых на сотни вёрст общих границ, островов, факторий. Если ты хочешь, чтобы колонии сохранили независимость, им нужна настоящая армия, нужны штабы, крепости, арсеналы, разведывательная служба. Народ, который не хочет содержать собственную армию, будет содержать чужую.

— Но Лёшка, это сказал Наполеон! — возразил я. — Вернее скажет ещё. И к чему приведёт его доктрина? Он потеряет и армию и страну. Русские казаки будут гулять по Парижу. Вот в казаков я верю больше. В настоящих казаков, не тех, что в наше время появились. Милиция хороша тем, что существует на добровольной основе. Её не нужно кормить, обувать, снаряжать. Я трачу кучу денег и едва могу прокормить сотню бойцов.