Кабинет доктора Ленга - Чайлд Линкольн

Доктор закончил и строго посмотрел на женщину.

Та ничего не ответила, и в наступившей тишине Ленг расслышал мальчишеский смех, а затем другой голос – слабый и намного более высокий, но, несомненно, принадлежавший маленькой девочке.

Больше Ленгу не нужно было знать ничего относительно обитателей дома. Женщина по-прежнему молчала, и он добавил:

– Если позволите говорить прямо, мой клиент надеялся, что в этом визите не будет необходимости. А если позволите сказать чуть больше, он ожидает, что его требования сочтут справедливыми и разумными в нынешних обстоятельствах и что ваша нанимательница удовлетворит их… В таком случае ей не придется больше слышать обо мне, и этот визит поспособствует радушному приему ее светлости в нашем блестящем обществе.

Он проявил твердость, не утратив при этом вежливости, но снова закашлялся.

Наконец женщина ответила:

– Благодарю вас за визит, мистер Хейл. Я прослежу, чтобы ее светлость получила и вашу визитку, и ваше сообщение.

– Не могу просить ни о чем большем. На этом позвольте пожелать и вам, и другим обитателям этого прекрасного дома всего наилучшего.

Ленг поклонился и приподнял цилиндр, затем повернулся и вышел. Спускаясь по ступенькам крыльца, он услышал хлопок плотно закрываемой двери.

По пути к экипажу он нимало не беспокоился о том, что герцогиня захочет что-нибудь разузнать о нем. Ленг не назвал имени клиента: это мог быть любой из полудюжины соседей. Кроме того, он зашел так далеко, что даже нанял настоящего адвоката, Уилберфорса Хейла, ради единственного визита под чужим именем. Если герцогиня обратится прямо к Хейлу, что крайне маловероятно, адвокат, возможно, удивится, что клиент предпринял такой шаг от его имени, но воспользуется своим правом уклониться от дальнейших вопросов.

Пока карета ехала по Пятой авеню, Ленг тщательно перебирал в памяти мельчайшие подробности, все, что удалось выяснить об особняке и его обитателях. Как он и ожидал, в доме проживала не только герцогиня, но еще и пропавший мальчик Джо Грин, а также его младшая сестра Констанс.

«Если бы здесь жила еще и Мэри Грин, – размышлял он, – вся семья была бы в сборе».

59

10 июня, суббота

Колдмун подошел к той же кабинке в «Костях», куда Винни д’Агоста зазвал его в день первой встречи. Лейтенант уже сидел там, спиной к входной двери – знак уважения к Колдмуну как к коллеге по силам охраны порядка. На истертом деревянном столе стоял запотевший графин «Харпа» и два пустых стакана.

– Опять на том же месте?

Колдмун забрался в кабинку, искренне надеясь на то, что брюки не прилипнут к сиденью. Кивнув на прибитые к стене кости, он рассмеялся.

– Тебе что, не хватает этого дерьма на работе?

– Это освященная временем традиция, – ответил д’Агоста. – И мне показалось, что так будет проще – ты уже знаешь, где это.

Д’Агоста разлил пиво, а Колдмун присмотрелся к его осунувшемуся лицу.

– Господи, ты выглядишь как после десяти миль по плохой дороге.

– Это еще ничего, потому что я чувствую себя так, будто проделал пятьдесят.

– Давай поговорим об этом.

Д’Агоста покачал головой:

– Просто немного личного дерьма. Лучше расскажи о том, как ты собираешься пришпилить этого мерзавца Армендариса. Если федералы набирают в рот воды, значит они добились успеха.

Колдмун невольно усмехнулся – так обычно и бывает.

– Ты прав. Я уже говорил, что Эквадор не хочет выдавать своих… Даже если гражданство куплено за деньги. Поэтому я решил помахать у него перед носом тем, перед чем он не сможет устоять.

– И чем же ты помахал? Презервативом Сидящего Быка?

Колдмун укоризненно покосился на него:

– Ты ведь знаешь, что этот парень собирает только самое лучшее. Нужно было подразнить его настолько ценным, уникальным артефактом, чтобы он стал как пронзенная острогой рыба и нам осталось бы только вытащить его.

Колдмун вытащил из кармана куртки ламинированную цветную фотографию и положил на стол. На ней была выдубленная бизонья шкура, положенная кожей кверху. Кожу украшала спираль из более чем сотни рисунков и пиктограмм, шедших от центра к краям.

– Что это?

– Это называется «счет зим». До того как вы, белые дьяволы, уничтожили большую часть нашей культуры, лакота записывали таким способом свою историю. Мы рисовали ее на бычьих шкурах вроде этой. Каждый рисунок изображает самое важное событие года – по одному на год. Шкура принадлежала мудрому знахарю, который заодно исполнял обязанности историка племени, и эти картинки помогали ему вспоминать события. Он должен был хранить историю племени и рассказывать ее фрагменты любому, кто попросит. Эти шкуры назывались «счетом зим», потому что у нас год продолжался от первого снега до первого снега.

– Впечатляюще.

– Точно.

Колдмун указал на первый рисунок в центре бизоньей шкуры: яркая красно-желтая полоса, от которой разлетались искры.

– Вероятно, этот рисунок изображает большой огненный шар в небе – метеорит. А последний рисунок, лошади, которые столпились над лежащими на земле людьми в синей одежде, – это запись о битве у Жирной Травы, она же Литтл-Бигхорн[130]. Битва произошла в тысяча восемьсот семьдесят шестом году. Если вести обратный отсчет от этой известной нам даты, получается, что первый рисунок сделан в тысяча семьсот семьдесят пятом году, еще до того, как лакота узнали о существовании wasichu[131]. Невероятно, правда? Сто один год истории лакота. Счет прекратился потому, что в тысяча восемьсот семьдесят шестом году хозяин шкуры был убит – заколот солдатским штыком.

– А этот хозяин – кто он?

Колдмун улыбнулся в ответ:

– Бешеный Конь.

– Бешеный Конь? Ух ты! Не сказал бы, что много знаю о нем.

– В отличие от большинства лакота, он никогда не прикасался к вещам белых людей. Даже перед смертью Бешеный Конь отказался лечь на кровать и умер на полу. Его никто не побеждал в битве и не брал в плен. Он сдался добровольно. Бешеный Конь не позволял себя фотографировать, поэтому мы даже не знаем, как он выглядел.

– Как бы он ни выглядел, похоже, чувак был крутой.

– О да, – улыбнулся Колдмун и постучал по фотографии. – Он унаследовал «счет зим» от своего отца, которого тоже звали Бешеным Конем. Но этот счет начал вести его прадед. Клерк из агентства Красного Облака[132] в Небраске, подружившийся с ним, видел и описал эту шкуру, отметив, что она принадлежала крупному бизону. Он также видел многие картинки. Бешеный Конь держал шкуру скатанной в углу своего типи[133], но часто разворачивал ее по чьей-нибудь просьбе и рассказывал об истории племени. После того как его убили, «счет зим» пропал, – вероятно, шкуру забрал тот приятель-клерк. Приятеля так и не нашли. В наше время эта шкура стала чем-то вроде Святого Грааля: потерянная для истории, так и не обнаруженная. Но многие убеждены, что она все-таки существует.

– И ты ее нашел?

– Waslolyesni![134] Никто ее не находил. Ее изготовил по описанию художник из лаборатории в Куантико. Очень искусная подделка. – Колдмун положил фотографию в карман и похлопал по нему.

– Довольно лакомый кусок, сказал бы я.

– Это и в самом деле rara avis[135] среди артефактов коренных американцев. Я вылетаю обратно сегодня ночью.

– Что?

– Ага. Похоже, у Армендариса и впрямь зачесалось, так что я прилечу под утро с красными глазами.

– Господи.

– Я работаю под прикрытием, выдаю себя за потомка Бешеного Коня. Этот «счет зим» тайно переходил от отца к сыну, из поколения в поколение, пока не достался мне, а я решил продать его… И стал предателем своего народа. У меня с собой много фотографий, чтобы показать ему. Проблема в том, скажу я, что оригинал весит двести фунтов, а длина его в свернутом виде – восемь футов. Если Армендарис хочет заполучить эту шкуру – а он таки хочет, – то должен сам вернуться в Штаты. С чертовой тучей денег.