Вдова в январе. Романы - Андрис Колбергс

— Ничего лишнего нет! Для надежности позвоните завтра нашей секретарше, я вам дам телефон… — Парень написал на клочке шестизначное число и подал Конраду. Потом спрятал обратно ключ от сейфа и сказал: — Из-за денег Рудольфа убивать не стали бы, мы здесь не такие деньги зарабатываем, чтобы из-за них убивать.

— Обычно в таких случаях все допытываются, как да почему это случилось, а вы необычно сдержанны, — сказал на прощание Конрад.

— У меня девушка учится на юридическом…

— Ну и?..

— Следствие еще не закончилось, вы все равно ответите уклончиво и правду не скажете… Судя по вопросам, вы и сами еще не много знаете… А Рудольфу, к сожалению, уже все равно. Я могу спросить у наших, может быть, кто-нибудь знает о его романах побольше, только сомневаюсь.

По дороге в магазин, где работала Цилда, Конрад попытался установить связь между записной книжкой и пропавшими деньгами. Он почему-то решил, что записная книжка скорее могла явиться поводом для убийства Димды, а деньги прихватили лишь для отвода глаз. Но как преступник мог завладеть своей добычей? На лестнице и после выстрела он это сделать не мог. Значит, до обеда или по дороге домой, но это никак не вяжется с приподнятым настроением Димды. Надо еще раз побеседовать с Цилдой, узнать, что она сказала по телефону и что ответил Димда.

В магазине он прошел вдоль прилавка, но Цилду нигде не увидел. В отделе, где продавали зубную пасту, одеколон и сигареты, торговала другая женщина. Конрад спросил заведующего, и она ушла позвать его.

— Кто спрашивает? — Завмаг сегодня выглядел очень нервным.

— Не знаю.

Завмаг через приоткрытую дверь испытующе пригляделся к Конраду, который топтался в другом конце зала, и задумался. Потом достал из бумажника триста рублей, свернул, чтобы пачечка стала как можно меньше, и сунул в карман халата продавщицы.

— Положишь в кассу, Но так, чтобы никто не видел!

Продавщица кивнула и вернулась к своему прилавку. И тут же за нею последовал завмаг.

— Кто меня здесь спрашивает? — осведомился он, напряженно вытянув шею, точно отыскивая в толпе знакомого.

Конрад подошел к нему и тихо произнес:

— Я из милиции.

Когда он сунул руку за удостоверением, завмаг удержал его.

— Не надо, не надо… Я верю… Может быть, пройдем в мой кабинет, там будет удобнее разговаривать… Сюда, пожалуйста…

— Ах, какое ужасное происшествие, — сказал завмаг, когда они уселись. — Целая трагедия… Хотя они давно уже разошлись, Цилда страшно переживает. Я отпустил ее домой, в таком состоянии нельзя стоять за прилавком! Ребенок лишился отца… Ужасно! Вы уже напали на след убийцы? Цилда полагает, что это сделал какой-нибудь ревнивый муж. Рудольф… если я правильно помню, его звали Рудольфом… он ведь был порядочный бабник…

— Цилда сказала мне, что вы утром слышали ее разговор по телефону с Рудольфом Димдой,

— Частично, только частично, — покачал головой завмаг. — Вот по этому самому телефону она и говорила, но я не знаю с кем… Я во время разговора выходил, на склад вроде бы… Сейчас мне кажется, что да, со своим бывшим мужем, потому что упоминалась дочь… Цилда сказала, что он должен чаще встречаться с дочерью.

— А насчет денег? Что она сказала про деньги?

— О деньгах речи не было! — подпрыгнул завмаг. — О деньгах определенно не говорилось, это я поклясться могу! Она еще сказала, что он был прав, но о деньгах ни слова. И мы о деньгах никогда не говорили, касса у нее всегда в порядке, она вообще очень сознательный и старательный работник, разве что немного нервная…

— А что у нее за друзья?

— Откуда я могу знать! Женщина она еще интересная, наверняка какой-нибудь друг есть. Но я его не видел. Я сижу здесь, она работает там… — Завмаг беспомощно развел руками. — Если бы было что-нибудь неприглядное, до меня непременно дошло бы, теперь уж так водится, что руководитель должен отвечать за все… Кто-то должен получать взбучку… Наверняка друг у Цилды есть, но я не видел… Там, у прилавка, всегда кто-нибудь стоит, поди знай, кто покупатель, кто кавалер…

Цветы в саду подле этого дома цвели всегда. Машины, проезжая мимо по довольно оживленной улице, притормаживали, чтобы можно было взглянуть на ковер роскошных красных тюльпанов, который тянулся от высокой металлической изгороди до парников, где, стоя на цыпочках, грелись на осеннем солнышке белые, лиловые, пламенеющие и всяких прочих оттенков гладиолусы. Обычно сад только радовал глаз проезжающих мимо, но порою машины останавливались и пассажиры долго-долго смотрели сквозь изгородь, иной раз доставали карандаш и что-то записывали. Лексикон их пестрил одним только цветоводам понятными специальными терминами и названиями сортов: Вирсавия… Гелиос… Кениген Вильгельмина… Оксфорд… Президент Рузвельт…

— Белые голландские Маурен у него были уже тогда, когда в ботаническом саду о них впервые услышали… Мы вызывали его в общество, требовали, чтобы он представил карантинное свидетельство…

— Кто ему привозит? Моряки?

— Контрабанда, она контрабанда и есть, хоть моряки привезут, хоть железнодорожники, хоть туристы! Но мы ему ничего не могли доказать. Сказал, что луковицу Маурен ему предложил кто-то на базаре, человек по виду порядочный, ну он и рискнул купить. И действительно, белые Маурен у него принялись!

— Говорят, жулик!

— Не жулик, а бандит! Так-то и блоху не убьет, но, когда дело коснется цветов, становится самым страшным гангстером, любому глотку готов перегрызть. Его уже чуть было не посадили! Эта изгородь была куда ниже, и вот какой-то парень, желая доставить удовольствие своей девице, перелез и сорвал один тюльпан. А это был как будто селекционный экземпляр. У Жирака пена на губах пошла пузырями, он этого парня до тех пор лопатой бил, пока тот и шевелиться перестал, хорошо, в ворота ворвались прохожие. Парень долго пролежал в больнице, а Жирак ходил сам не свой. Говорят, потом вроде поладили, только Жираку это в копеечку влетело.

— Шерсть у него густая, есть что стричь!

— Ерунда! Я думаю, он все деньги в коллекцию всаживает. На богатство он не падок, да и на славу тоже. Только вот со своим сортом ему не везет! Я шутки ради послал на международную выставку свой и, пожалуйста, девяносто восемь очков получил!..

Из теплицы вышел человек с наголо обритой головой и принялся вытирать платком потное лицо и шею. Все в нем было каким-то коротким и разбухшим — руки, ноги, массивное туловище. Только лицо правильное и солидное. Несмотря на пятьдесят лет, кожа на лице свежая, хотя и заметны мешочки под глазами. Человек приставил к стене дома тяпку и принялся сыпать в лейку какие-то химикалии.

Сидевший в машине шофер выжал сцепление и включил передачу.

— Не хочу, чтобы он меня увидел. — И машина тронулась с места.

— Ему что, за того парня условно дали? — спросил пассажир.

— Мне кажется, до суда вообще не дошло. Но страху натерпелся. Даже на тещу дом отписал, на мать Мудите, жены, чтобы не конфисковали.

— Типично бандитский прием!

— Но если тебе что надо, иди к нему смело. Поможет.

— Ничего мне не надо, у меня есть все.

— Не скажи, не скажи…

Жирак налил в лейку воды из черной, нагревшейся на солнце бочки и стал помешивать ее деревяшкой, чтобы растворилось удобрение. Потом опять пришлось утереть лицо, хотя уже поздняя осень, но солнце хорошо пригревает.

«Какие у него толстые пальцы», — подумала Мудите, глядя в кухонное окно. За десять лет их жизни она как-то не замечала этого. Позже, за ужином, она увидела, что и щеки Жирака, и двойной его подбородок основательно обвисли. А как он по-мужицки ломает хлеб и чавкает… «Он уже совсем не считается с моим присутствием, я, видимо, для него ничего не значу».

— Ну, ладно… — И Жирак, продолжая жевать, поднялся. — Мне еще надо заглянуть в теплицу.

— Может быть, съездим в кино? — кротко улыбнулась Мудите.

— Когда? — Жирак развел руками и вышел из кухни.

— Но я хочу! — воскликнула Мудите.

— Загляни в программку, по телевизору сегодня должно быть что-то интересное, — крикнул Жирак из коридора.

Моя посуду, Мудите слышала, как он возится в теплице и что-то передвигает.

Лет двадцать пять назад имя Зигурда Жирака склоняли все республиканские газеты, и известность эта доставила ему много неприятностей. В частности, она принесла ему прозвище «дезертир зеленого фронта». Этим званием, на время ставшим газетным штампом, награждали всех специалистов сельского хозяйства, сбегавших из деревни в город, но Жираку пришлось претерпеть больше всех, потому что по случайному стечению обстоятельств, — может быть, именно потому, что сельскохозяйственную академию он окончил с отличием, — его протаскивали в сатирических журналах, сатирических приложениях к газетам и с высокой трибуны. Как-то он даже попытался защищаться и написал в редакцию открытое письмо. Колхоз, куда его по распределению направили, находясь долгое время в руках нерадивых хозяев, совершенно пришел в упадок. С крестьян бесконечно требовали, но взамен ничего не давали. У колхоза не было финансовой базы, поэтому он не мог обеспечить себя минеральными удобрениями в нужных количествах, а без них еще никто не наловчился собирать нормальный урожай. Техника была изношенная. Кто не хромой да не немощный, тот искал себе работу в лесничестве или в районном городке.