Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

в волосы, впитывая ее свежесть с таким пылом, какого не ждешь от дядюшки. «Ура! – крикнула она (и это вырвавшееся из ее детства восклицание вызвало в Ване умиленiе, melting ravishment, attendrissement, даже большее, чем, казалось, испытывал его отец). – Как здорово, что ты добрался до нас! Раздирая тучи! Ухнув вниз на Тамарин замок!»

(Лермонтов в пересказе Лоудена.)

«В последний раз, – сказал Демон, – я имел удовольствие видеть тебя в апреле. Ты была в плаще и черно-белом шарфе, и от тебя разило какой-то мышьяковой дрянью после дантиста. Ты будешь рада узнать, что доктор Жемчужников женился на своей секретарше. А теперь к делу, душа моя. Я не против твоего платья (черное, облегающее, без рукавов), я готов смириться с тем, как романтично убраны твои волосы, я не стану особенно возражать против “лодочек” на босу ногу, твои духи “Beau Masque” – passe encore, но, сокровище мое, я презираю и попросту отвергаю эту багрово-синюю краску на губах. Очень может быть, что в старой доброй Ладоре такой тон в моде, но точно не в Мане или Лондоне».

«Ладно», сказала Ада и, показав свои крупные зубы, с силой вытерла губы крошечным платком, вынутым из-за пазухи.

«И это тоже провинциально. Тебе следует носить черный шелковый ридикюль. А сейчас вы увидите, какой из меня прорицатель: ты мечтаешь стать концертной пианисткой!»

«Вот уж, – сказал Ван с негодованием. – Ничего подобного. Да она ни единой ноты не может взять!»

«Ну нет так нет, – сказал Демон. – Наблюдательность не всегда мать дедукции. Впрочем, я не вижу ничего непристойного в платочке, брошенном на “Бехштейне”. А отчего ты, любовь моя, так зарумянилась? Позвольте мне процитировать несколько строк ради “комической разрядки”:

Lorsque son fi-ancé fut parti pour la guerreIrène de Grandfief, la pauvre et noble enfant,Ferma son pi-ano… vendit son éléphant.

Огородное (благородное) “дитя” имеется в оригинале, а вот слон – это мой вклад».

«Да что ты!» – смеясь, воскликнула Ада.

«Наш великий Коппе, – сказал Ван, – конечно, безнадежен, но у него есть один прелестный стишок, который Ада де Грандфиф, присутствующая здесь, несколько раз перевела с большим или меньшим успехом».

«Ах, Ван!» – вставила Ада с игривым лукавством, ей несвойственным, и зачерпнула горсть соленого миндаля.

«Послушаем, послушаем», оживился Демон, беря орешек из ее сложенной ковшиком ладони.

Точная согласованность движений, искренняя радость семейного единения, никогда не спутывающиеся нити марионеток – все это легче описать, чем вообразить.

«Только самые крупные и безжалостные художники, – сказал Ван, – могут пародировать старые повествовательные приемы, а переложение известнейших стихотворений можно простить лишь своим близким. Позвольте мне предварить результат, полученный кузиной – кузиной вообще, так сказать, – пушкинской строчкой, которую я хочу привести ради звучной рифмы —»

«Ради ползучей рифмы! – воскликнула Ада. – Перевод, даже моей выделки, подобен превращению гюрзы в кирказон – все, что осталось от изысканной аристолохии».

«И того, что осталось, – сказал Демон, – предостаточно для моих скромных нужд и таковых же моих маленьких друзей или подруг».

«Итак, – продолжил Ван (пропуская мимо ушей неприличный, на его взгляд, намек, поскольку жители Ладоры исстари применяли это злополучное растение не столько против змеиных укусов, сколько для облегчения родов очень юных матерей и называли его “целовником”), – стихи на случай сохранились. Я их имею. Вот они: “Leur chute est lente” – воротились…»

«О да, ко мне-то воротились, – перебил Демон. —

Leur chute est lente. On peut les suivreDu regard en reconnaissantLe chêne à sa feuille de cuivreL’érable à sa feuille de sang.

Дивная вещица!»

«Да. Это Коппе, а теперь кузина, – сказал Ван и продекламировал:

Роняет лес убор. Скажи нам,Масть различишь ты на лету?Лист клена – по багровым жилам,А дуб – по медному листу?»

«Фу!» – выдохнула версификаторша.

«Вовсе нет! – воскликнул Демон. – Эта “масть” отличная находка, душа моя».

Он потянул ее к себе, она присела на подлокотник его Klubsessel, и он присосался толстыми влажными губами к ее горящему красному уху, полускрытому густыми черными прядями. Ван ощутил дрожь удовольствия.

Наступил черед Марины явиться на сцене, что она и сделала в волшебной игре светотени – платье с блестками, лицо слегка не в фокусе, к чему стремятся все немолодые звезды, обе руки вытянуты вперед. За ней следовал Джонс, несший два канделябра с горящими свечами и старавшийся короткими пинками держать позади рвавшийся из тени коричневый клубок, сохраняя при этом подобающий торжественному моменту вид.

«Марина!» – воскликнул Демон без большого воодушевления и присел с ней на кушетку, похлопывая ее по руке.

Ритмично отдуваясь, Джонс поставил на столик с мерцающими горячительными напитками один из своих изысканных, обвитых драконом канделябров и направился было с его парой к тому месту, где Демон и Марина уже завершали приветственную прелюдию, но хозяйка поспешно указала ему на подставку, в стороне от нее, рядом с полосатой рыбкой. Все так же шумно дыша, он задернул шторы, поскольку ничего, кроме живописных развалин, не осталось от прошедшего дня. Джонс был новым слугой, очень толковым, важным и степенным, и кое-кому пришлось постепенно свыкнуться с его манерами и отдышкой. Пройдут годы, и он окажет мне услугу, которой я никогда не забуду.

«Она – jeune fille fatale, белокожая, роковая красавица», конфиденциально говорил Демон своей бывшей любовнице, нисколько не беспокоясь о том, что эти слова может услышать предмет его хвалы (а она слышала) в другом конце комнаты, где Ада помогала Вану загнать пса в угол, бесстыдно выставляя напоказ свои голые ляжки. Наш старый дружок, возбужденный воссоединением не меньше прочих членов семьи, примчался следом за Мариной, держа в довольной пасти отороченную горностаем домашнюю туфлю. Утащенный предмет принадлежал Бланш, которой было велено залучить Дака в ее комнату, но которая, как всегда, неплотно закрыла дверь. Аду и Вана одновременно пронзило чувство déjà-vu, в сущности, двойного déjà-vu, с точки зрения художественной ретроспекции.

«Пожалста, без глупостей, особенно devant les gens, – сказала глубоко польщенная Марина (отчетливо произнеся последнее “s”, как делали ее гранд-дамы); и когда неспешный рыбогубый слуга ушел, унося лежащего навзничь, крутогрудого Дака с его трогательной меховой игрушкой, продолжила: – В самом деле, по сравнению с местными барышнями, с Грейс Эрмининой, к примеру, или Кордулой де Пре, Ада – тургеневская девушка или даже девица Джейн Остин».

«На самом деле я Фанни Прайс», отозвалась Ада.

«В сцене на лестнице», добавил Ван.

«Не обращай внимания на их частные шуточки, – сказала Марина Демону. – Никогда не понимала их игр и секретиков. Мадемуазель Ларивьер, впрочем, сочинила отличный сценарий о загадочных детях, занимающихся престранными вещами в старых парках; но не позволяй ей говорить о своей литературной славе – прожужжит все уши».

«Надеюсь, твой муж не слишком задержится, – сказал Демон. – После восьми вечера, летом, от него, знаешь, проку мало. Кстати, как Люсетта?»

В эту минуту Бутейан торжественно распахнул