Джефферсон - Игорь Ефимов

— Доктор Саттон хранит свои методы в секрете. Когда мы вернёмся в Виргинию, американские врачи, наверное, накинутся на тебя с расспросами.

— Главный их секрет, я думаю, один — чистота. Всё моют по двадцать раз в день. Лицо, шею, руки, ноги. Ложки, вилки, тарелки, чашки. А разные блестящие инструменты даже кипятят в кастрюльке.

— Я рад, что процедура прошла благополучно. Ты большая молодец, что не испугалась, поехала без споров, слушалась врачей. Думаю, тебе полагается награда. В ближайшее время дам Джеймсу денег, чтобы он сводил тебя в модную лавку и купил что-нибудь нарядное.

Глаза девочки засияли, но потом она глубоко вздохнула и, словно испуганная собственной дерзостью, спросила:

— Сэр… Масса Томас… А можно?.. Если это разрешено во Франции… Можно я пойду в лавку сама?.. Без Джеймса?.. Я уже знаю дорогу в Пале-Рояль… Мне так хочется подойти к прилавку самой, самой показать на какую-нибудь шляпку и сказать продавщице: «силь ву пле»… А потом самой заплатить!..

Джефферсон, глядя в лицо Салли, светящееся в полумраке кареты, вдруг подумал: «Вот кого бы я мог без труда радовать и делать счастливой каждый день. Не опасаясь капризов, непокорности, непредсказуемости».

Через несколько дней в расходной книге мистера Томаса Джефферсона появилась запись: «Выдано Салли Хемингс 36 франков». Ежемесячная плата Джеймсу Хемингсу была указана отдельно.

24 апреля, 1788

«Милый друг, вернувшись вчера из путешествия по Европе, я получил гору писем, но первым делом отвечаю на Ваше, не открыв другие. Очень мечтал о Вас, находясь в Дюссельдорфе. В их музее видел великолепное собрание картин. Полотна ван дер Верфа врезались мне в память. Особенно прелестно то, на котором Сара вручает Аврааму свою служанку Агарь. Хотел бы я быть на месте Авраама, если только это не означало бы находиться среди умерших в течение последних пяти или шести тысяч лет… Видимо, я просто дитя природы, любящее то, что вижу и чувствую, не задумываясь о том, что явилось причиной моих чувств, и не заботясь о том, имеется ли причина вообще. В Гейдельберге снова мечтал о Вас. Водил по всем садам, держа за руку…»

Весна, 1788

«Главная разница между старыми статьями конфедерации и новой конституцией состояла в следующем: старая регулировала только отношения между штатами, новая — также между индивидуумами. Люди, пользовавшиеся большим авторитетом в штатных ассамблеях, были не склонны принять правительство, которое, уменьшая роль штатов, могло уменьшить и их влияние. Другие, ожидавшие получить выгодные посты в федеральном правительстве или в подвластных ему учреждениях, имели важные поводы поддерживать новую конституцию. Одни, тревожась об уменьшении свободы при слишком сильном правительстве, возражали против его усиления. Другие, искренне стремясь к величию своей страны, хотели бы слить отдельные штаты в единую нацию. Почти все страсти, бушующие в человеческой груди, выплёскивались в противоборстве “за” и “против” новой конституции».

Май, 1788

«Дорогой маркиз, конвенция штата Мэриленд ратифицировала федеральную конституцию большинством: 63 против 11. В следующий понедельник соберётся конвент Виргинии. У нас есть надежды на то, что там она будет одобрена, хотя не очень большим числом голосов. Несколько предстоящих недель предопределят судьбу Америки для нынешнего поколения и, вероятно, в большой мере повлияют на общественное благоденствие на века вперёд. Если всё будет проходить в гармонии и взаимном согласии, соответственно нашим желаниям и ожиданиям, я должен признать, дорогой маркиз, что это превзойдёт всё, на что мы могли надеяться ещё 18 месяцев назад. Перст Провидения будет виден в этом настолько, насколько это только возможно в человеческих делах на Земле».

Июль, 1789

«Месье де Корни и пять других депутатов были посланы к коменданту Бастилии с требованием открыть доступ к арсеналам. Перед тюрьмой уже бурлила большая толпа. Депутаты подняли белый флаг, и такой же флаг был поднят на стене крепости. Депутаты уговорили собравшихся отступить, а сами вышли вперёд, чтобы предъявить свои требования коменданту. В это время со стен раздалась стрельба, и четверо в толпе были убиты. Депутаты отступили, а народ пошёл на штурм и очень быстро овладел крепостью, которую защищали сто человек. Нападавшие выпустили узников, забрали всё найденное оружие, а коменданта и его заместителя потащили на Гревскую площадь, где им отрубили головы и с торжеством понесли их по улицам к Пале-Роялю. В Версале некоторое время никто не решался сообщить королю о событиях в Париже. Только ночью герцог Лианкур вошёл в спальню короля и рассказал ему с подробностями о том, что творилось в столице».

Осень, 1789

«Сегодня утром повесили пекаря… Он работал всю ночь, чтобы испечь как можно больше хлеба, но толпа обвинила его в сокрытии запасов. Как водится, ему отрубили голову и с торжеством носили её по улицам. Говорят, когда его жена увидела это, она умерла от ужаса. Неужели Божественное провидение оставит такие преступления безнаказанными? Париж нынче представляет собой самое страшное место на земле. Убийства, жестокости, кровосмешение, жульничество, грабежи, угнетение, разгул. И это в городе, который выступил на защиту священного дела свободы. Когда стены существовавшего деспотизма рухнули, все тёмные страсти вырвались наружу. Одному только Небу известно, чем кончится происходящая борьба. Скорее всего, чем-то очень плохим, то есть рабством».

СЕНТЯБРЬ, 1789. ПАРИЖ

Вспоминая свои письма в Америку, регулярно посылавшиеся им в течение жаркого парижского лета, Джефферсон порой задавался вопросом: кого он пытался убедить в том, что Французская революция идёт правильным и желательным путём, — своих адресатов или себя? Он словно вернулся в годы юности, обновил в голове все приёмы адвокатского ремесла и со страстью кинулся защищать дорогого его сердцу «клиента»: свободу и счастливое будущее французского народа. Все зверства вырвавшейся из-под контроля толпы должны были найти оправдание в веках деспотизма и угнетения, выпавших на долю этой нации, все отрубленные и поднятые на пики головы заслужили прежними преступлениями свою судьбу — таков был его главный тезис.