1661 - Ив Жего

Двери распахнулись, и в зал вошла королевская свита во главе с королем Англии Карлом II. Габриель удивился силе духа, исходившей от всего облика короля, медленно шедшего к забранному пурпуром помосту, на котором возвышался трон, увенчанный гербовым щитом с резными львами — символами Англии.

«Он еще совсем молод, — подумал Габриель, — ненамного старше французского короля. И меня».

Церемония происходила согласно протоколу: король принимал знаки почтения от иностранных посланников — испанского, австрийского, французского, — поглядывавших друг на друга и явно недоумевавших, зачем их столь любезно вызвали к новоиспеченному королю, едва успевшему взойти на престол. Габриель решил, что эта неопределенность и вызвала в зале натянутую, холодную и строгую атмосферу. Хотя не исключено, что все дело в подозрительности, — тут же изменил он свое мнение, заметив у помоста многочисленную стражу, внимательно осматривавшую гостей в поисках оружия, спрятанного, возможно, в складках платья.

— Габриель, Габриель!

Услышав свое имя, произнесенное шепотом, юноша оглянулся, когда Фуке уже выступил вперед и, раскланявшись перед Карлом II, передал ему послание французского короля.

Сначала Габриель разглядел только тучную фигуру в углу зала рядом с боковой дверью, в нескольких шагах от себя.

— Габриель! — шепотом окликнула его опять грузная тень.

«Знакомый голос», — подумал Габриель, медленно двигаясь на зов и стараясь не потерять из поля зрения Фуке.

— Кто меня звал? — спросил он шепотом.

Кто-то схватил его за запястье и резко потянул в сторону двери. Габриель не смог сдержать возглас удивления.

— Господин Баррэм!

Математик знаком велел ему говорить тише.

— Тсс! Никаких имен. Ни слова больше, идите за мной.

— Что вы тут делаете? — спросил Габриель, не двинувшись с места. — И куда меня тащите?

Баррэм бросил на него строгий взгляд.

— Перестаньте наконец задавать глупые вопросы, тем более не к месту и не ко времени! Я успел заметить, что за вами водится такая привычка.

Габриель стоял не шелохнувшись.

— Во имя Господа, Габриель, идите скорее за мной, — опять поторопил его Баррэм. — У нас очень мало времени, иначе ваше отсутствие заметят. Вам, кажется, хотелось узнать, что в тех бумагах, которые вы мне показывали… — прибавил он уже чуть слышно.

Фуке все еще говорил с королем, и, поколебавшись миг-другой, Габриель кивнул, показывая Баррэму, что готов следовать за ним.

«Странный он какой-то», — думал юноша, поспешая за толстяком.

54

Лондон, дом Андре де Понбриана — пятница 22 апреля, половина шестого вечера

Человек, называвшийся Чарлзом Сент-Джоном, не находил себе места. Он не мог сосредоточиться ни на пухлой расчетной бухгалтерской книге, отражавшей деятельность его скромной торговой конторы, ни на улице, за которой он обычно рассеянно наблюдал, когда у него не клеились дела. После того как Баррэм сообщил, что вечером устроит ему долгожданную встречу с сыном, уставшего старика охватила лихорадка.

«Я не видел его целых пятнадцать лет. Какой он теперь? Как поведет себя? А если спросит, где я пропадал, что ему сказать в ответ?» — задавал себе одни и те же вопросы изгнанник, смирившийся однажды с мыслью, что больше никогда не увидит своих родных и близких.

Контора Чарлза Сент-Джона располагалась в небогатом квартале и занимала три этажа. На первом помещался склад с товарами от морских торговых компаний, с которыми изгнанник вел дела. Приемкой, отправкой и хранением товаров занимались двое приказчиков. Торговля служила старику надежным прикрытием и позволяла разъезжать повсюду, не вызывая ни малейших подозрений. К тому же коммерция была единственным источником его доходов. На втором этаже размещались жилые помещения, простенькие, но уютные. Рядом со спальней хозяин торговой конторы обустроил себе рабочий кабинет, служивший ему и библиотекой. За пятнадцать лет изгнанник собрал солидную коллекцию книг, в основном поэтических. Он и сам пробовал писать и даже хранил несколько рукописей собственного сочинения, но публиковать их никак не решался.

Подойдя к окну, он увидел, как возле его дома остановился экипаж. Кучер соскочил на землю, разложил трехступенчатую подножку, чтобы пассажирам было легче спуститься, и махнул рукой, указывая на дом торговца. Сердце у старика забилось еще сильнее. Первым из экипажа вышел Баррэм, следом Габриель. Стоявший у окна старик, столько лет с нетерпением ожидавший этой встречи, вдруг растерялся: он буквально окаменел, увидев юношу, совсем не похожего на того «Херувимчика», что остался в его памяти. Устыдившись своей нерешительности, старик сказал самому себе:

— Габриель… мальчик мой!

— Куда вы меня тащите, в конце-то концов? — возмущался Габриель, удерживая толстяка, уже собравшегося переступить порог торгового дома.

— Вот и приехали. Немного терпения, — ответил математик, заталкивая юношу в переднюю, служившую одновременно приемной. — Идите наверх. Вас ждут, — многозначительно прибавил он, указывая на лестницу.

Габриель поднялся один. На площадке второго этажа он остановился и прислушался, опасаясь, как бы не вышло очередного подвоха. Когда он подошел к приоткрытой двери в одну из комнат, оттуда послышался голос:

— Входи!

Окончательно сбитый с толку, юный комедиант что-то пробубнил в ответ и вошел в рабочий кабинет, где увидел стоявшего к нему спиной седого мужчину с неподвижными, будто привязанными к туловищу руками. Медленно, почти как в театре, мужчина повернулся и посмотрел гостю в лицо. Габриеля поразил блеск бледно-голубых глаз этого человека, юноша смутился и счел необходимым сказать хоть что-нибудь.

— Сударь…

— Рад тебя видеть. Не думал, что когда-нибудь настанет эта минута, — прервал его старик, медленно приближаясь к Габриелю, как обычно подкрадываются к птице, чтобы ненароком ее не спугнуть.

Габриель ощутил все возраставшее волнение. «Этот голос, — подумал он, приглядываясь к старику, — и глаза, и лицо…»

— Вы кто? — пролепетал юноша.

Старик подошел ближе, неловко вскинул руку и хотел взять Габриеля за плечо. Юноша обратил внимание, что у старика дрожат пальцы.

— Как же ты вырос, — мягко проговорил тот.

Габриель заметил, как увлажнились его глаза.

— Вы… — пробормотал юноша, вдруг все поняв, когда человек, называвший себя Чарлзом Сент-Джоном, заключил его в объятия.

— Мальчик мой, дорогой мой мальчик! — радостно воскликнул Андре де Понбриан, прижимая сына к груди.