Тайны русских волхвов. Чудеса и загадки языческой Руси - Александр Асов

– Можно, конечно, доказать – и что вода становится свежее… Но… – Илья с опаской посмотрел на банку, – в данном случае имеем два решения, выбираем из них то, которое лучше отражает наблюдения…

Илья принялся делать расчеты, обложился грудами книг, чем удивил и испугал сослуживцев. Эразм Багратионович подходил к нему и говорил: «Ты эта-а… не сильно напрягайся… да… Поработал-поработал и дай мозгам отдохнуть, сходи покури… Сегодня не получилось – завтра получится». Эсмеральда ничего не говорила, но, когда проходила мимо его стола, пускала особенно изящные кольца сигаретного дыма. Морозильников садился прямо к нему на стол, смотрел долго и безмолвно на то, что Илья пишет, потом нервно усмехался, чесал затылок и отходил, пожав плечами: чудак! Боженькина и Одуванчикова смотрели на него с обожанием и страхом: боялись даже подходить к его столу.

Илья стал неделями пропадать в библиотеках, выписывал себе сотни журналов, книг, брошюр, относящихся к его вопросу, конспектировал, составил каталог (очень впоследствии ему пригодившийся, – когда его спрашивали что-нибудь по специальности, он мог солидно отвечать: да что я буду с вами разговаривать, когда вы даже этой работы такого-то автора не знаете! изучайте источники!).

Правдами и неправдами он пробился к ЭВМ, работал несколько суток, загрузил в нее свои программы, запустил ее на счет, машина долго гудела, собираясь с силами, мигала лампочками, раскалилась до белого каления и наконец выплюнула распечатку, на которой крупно было написано: «ДУМАТЬ НАДО!!!» Обидевшись на машину, Илья пнул ее, – машина, завращав всеми бобинами, замигав лампочками и включив аварийную сирену, вдруг стала выдавать горы исписанной цифрами и значками бумаги. Илья с воплем схватил, оторвал себе часть и прибежал в институт: «Смотрите! Смотрите! Я сделал расчет!»

Встретил его Татев, долго жал руку, поздравлял с успехом, потом забрал у него все расчеты, все материалы – для ознакомления, и Илья сел снова за свой стол. С этих пор Татев, когда подходил к нему, уже не спрашивал: «Как ваши успехи?», а говорил: «Очень-очень интересная работа, но – объем, объем! Да с такой работой не кандидатскую, а докторскую можно защитить! Но время, время… все, знаете, руки до нее не доходят… сами понимаете – какой институт на плечах держать приходится и какие проблемы приходится решать… глобальнейшие!»

Через полгода, когда Илья поинтересовался: а может ли он посмотреть свою работу, – вдруг выяснилось, что она куда-то подевалась. Татев на глазах Ильи перерыл все ящики, открыл шкафы, из которых вывалилась груда пахнущих мышами бумаг, но сколько Илья не искал, он так и не смог найти даже листочка от той своей первой работы. Теперь он стал умнее: к чему идти непроторенными путями? Это трудно, тебя на каждом шагу останавливают, поворачивают в нужном направлении, и потом – ты то и дело вязнешь в топях, тебя критикуют на Научных Советах и в конце-концов заваливают на защите как зарвавшегося и неуважительно относящегося к сединам. Поднимется какой-нибудь старец – песок сыплется – и скажет: «Глуп-п-пже надо, молодой человек, глуп-п-пже!» (А это значит – глупее.) Нет, нет – идти, если хочешь чего-то достичь, предпочтительнее по проторенным путям – как все, ведь получают же здесь как-то кандидатскую степень? Кандидатов-то – пруд пруди, куда ни плюнь – в кандидата попадешь, в пивной подходишь к столику – а там кандидат сидит, очередь в магазин занимаешь – и тут кандидат!

Илья снова и снова разбирал груды чужих диссертаций, думал, думал, и наконец понял, в чем секрет их изготовления. Он сделал себе копии этих диссертаций, взял ножницы и стал не читая отрезать от страниц абзацы, – после этой операции у него образовалась полная корзина вырезок. После этого Илья тщательно перемешал кучу вырезок, направив в корзину струю воздуха от вентилятора, потом не глядя брал их и в произвольном порядке вклеивал в диссертацию – как выяснилось, кроме научных текстов туда попали и тексты газетные, но это тоже сыграло Илье нáруку, так как показало направление его мыслей. Поколдовав таким образом, Илья склеил себе диссертацию достаточно внушительных размеров.

Как Илья и предполагал, она удивительно быстро – для этого понадобилось всего несколько лет – прошла через Научные Советы и заслужила одобрительные отзывы оппонентов. За это время Илья успел подготовить и опубликовать в соавторстве с Татевым (тоже очень верный ход, если бы он не предложил Татеву соавторство, то никогда бы не опубликовал) несколько крупных программных статей и заслужил этим всеобщее признание. Теперь он сам подходил к Татеву, был с ним на ты, на короткой ноге: «Простите… я вот в этом месте ссылочку на вас сделал… ничего, что под тринадцатым номером?» – «Э-этто нич-чево, нич-чево… Это можно!» Илья хихикал, пожирая глазами начальничка, а если тот вынимал сигарету, сей же момент щелкал дорогой, специально для этого случая купленной зажигалкой. «Э-этто можно… и мы любим пошутить – если по пустякам!» – Татев говорил важно, пускал в лицо Илье ароматный дым от импортного табака.

И, наконец, его диссертация была представлена к защите.

Защита была назначена в скромном старом зале Академии, в котором проходили защиты еще в восемнадцатом столетии, в них принимал участие сам тогдашний Президент Академии наук Шумахер, – рассказывали, что был один раз случай, когда на защиту пришел Ломоносов – вошел, сел, послушал, а потом (вот деревенщина! без соблюдения субординации!) так в лицо Шумахеру и сказал: «Чепуха это все! Бред!» Шумахер позеленел и сломал с досады свою ручку с самопишущим пером – эта ручка теперь хранится в Университете в музее реликвий. А Ломоносов предложил ему свою: «Mоя хоть и не импортная, обыкновенная шариковая ручка, но именно этой ручкой я писал свои труды, попробуйте и вы напишите что-нибудь, – может быть, что и получится, иначе неясно: что вы сделали, как Президент Академии… Может быть, и откроете что-нибудь в области Естественных или Неестественных наук… открыл же я Университет!»

В зале на первых рядах сидели магистры в полном облачении, в париках, лица магистров были морщинисты, будто их долго мяли в руках, а потом забыли расправить. Повыше, на «галерке», собрался народ попроще, без званий и степеней, интересующийся: как испекаются кандидаты? – и прикидывающий: а хорошо ли будут смотреться они, если и они будут когда-нибудь защищаться? Илья развешивал и прикреплял кнопками плакаты и рисунки (предмет его особой гордости – на них он потратил больше времени, чем на диссертацию: магистры ничего так не любят, как раскрашенные яркими цветами картинки). В это время на трибуну, согласно порядку, установленному еще до падения Римской империи, вышел человек со свернутым в трубку свитком. Он дребезжащим голосом стал оглашать правила защиты диссертации:

– Оппонентам, не имеющим степени, возбраня-яется швырять в защищающегося тяжелыми фолиантами… поскольку швыряние – привилегия членов Ученого Совета (Илья сначала порадовался, а потом сник)… Швыряние есть священный обряд, подобный удару мечом при посвящении в рыцари. Если защищающийся не выдерживает удар, значит, он не может претендовать на звание кандидата естественных наук…

Пока он говорил, в зал вошли двое рабочих в промасленных спецовках. Они установили водяные часы, которые применялись для соблюдения диссертантом регламента. Над Ильей повесили ведро, к ведру провели шланг, – по шлангу должна была течь вода: когда ведро наполнялось, оно переворачивалось и выливалось на голову защищающегося. Илья был этим обеспокоен, но потом заметил, что кран-то отвернули, но воды в нем, как обычно, не оказалось.

Началась защита. Илья волновался, за стуком сердца не слышал собственного голоса, заикался, боялся даже взглянуть в зал. Он ходил спиной, протыкал указкой плакаты: «А вот что сказал по этому поводу Зенон Элейский… А это было показано самим Аристотелем…» Боясь остаться непонятым, он пускался в пространные объяснения, в ненужные подробности, исписывал доску формулами, но так как был не совсем в них уверен, то поступал следующим образом: одной рукой он писал, загораживая написанное телом, а в другой держал тряпку и быстро все стирал – в результате сидящие не успевали прочитать ни одной буквы. Под конец он обернулся в зал и только тогда понял, что означали те звуки, которые его сбивали во время доклада….

Весь зал поголовно спал! Сидящие впереди магистры еще старались делать вид, что они заинтересованы диссертацией. Один оперся головой на руки, так что глаз его не было видно и нельзя было с уверенностью сказать, спит он или нет. Другой раскрыл перед собой его диссертацию, склонился над ней и так увлекся чтением, что расплющил об ее страницы свой нос. Остальные магистры спали, непринужденно откинувшись в креслах; у одних отвисла челюсть и показались десны с редкими желтыми зубками, другие завалились на бок. Один спал, широко открыв глаза, – что он спал, можно было понять только по тихому храпу, доносившемуся из приоткрытого рта. А на «галерке» не стеснялись, вынули из дипломатов подушки и удобно развалились, сняв ботинки и закинув ноги на столы.