Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века - Мэри Антин

избежать наказания. Я уверена, что моя семья, мои соседи, мои учителя в Полоцке – по сути дела, весь мой мир – стремились совместными усилиями, личным примером и наставлениями учить меня добродетели. Праведность обрела новое воплощение примерно в каждом третьем человеке, которого я знала. Я действительно уважала праведников, но не могла не заметить, что большинство из них были довольно-таки глупы, и что озорство было куда веселее, чем благочестие. Я знала, что добродетель достойна уважения, но не всегда восхищения. Люди, которыми я действительно восхищалась, такие как мой дядя Соломон и кузина Рахиль, были из тех, кто меньше всех поучал и больше всех смеялся.

Моя сестра Фрида была идеально послушной, но она не думала обо мне хуже из-за того, что я шалила. То, что я любила в своих друзьях, не было уникальным. Если действительно захотеть, можно вести себя как паинька. Можно стать образованным, если у вас есть книги и учителя. Можно петь смешные песни и рассказывать анекдоты, если вы путешествуете и слышите такие вещи, как мои дяди и кузены. Но я никогда не знала и представить себе не могла человека, который был бы абсолютно добродетельным, мудрым во всём и неизменно доблестным. Удивительный Джордж Вашингтон был так же неповторим, как и безупречен. Даже если бы я ни единого раза в жизни не солгала, я всё равно не могла бы сравниться с Джорджем Вашингтоном, потому что я не была храброй – я боялась выходить на улицу, когда там свистели снежки – и я никогда не смогла бы стать первым президентом Соединенных Штатов.

Так что мне пришлось пересмотреть оценку самой себя. Но вместе с новоявленной скромностью, как ни парадоксально, я обрела неведомое ранее чувство собственного достоинства. Поскольку осознав, что сама по себе я человек незначительный, я в то же время обнаружила, что происхожу из куда более благородного окружения, чем я когда-либо предполагала. У меня были родственники и друзья, которые по старым меркам были выдающимися людьми, я никогда не стыдилась своей семьи, но этот Джордж Вашингтон, который умер задолго до моего рождения, был великим, как король, и мы с ним были согражданами. В патриотической литературе, которую мы читали в то время, очень много рассказывалось о согражданах, я знала, что мой отец, пройдя процесс натурализации, стал гражданином, и я тоже была гражданкой, благодаря родству с ним. Несомненно, я и Джордж Вашингтон были согражданами. Осознание внезапно обрушившегося на меня величия взбудоражило и в то же время отрезвило меня повышенным чувством ответственности. Я стремилась вести себя так, как подобает согражданину.

До того, как книги вошли в мою жизнь, я любила наблюдать за звёздами и мечтать. Когда мне дали книги, я набросилась на них, как обжора набрасывается на мясо после периода вынужденного голодания. Я жила, уткнувшись носом в книгу, и не замечала смены дня и ночи. Но теперь, с появлением в моей жизни Джорджа Вашингтона и Американской революции, я снова начала мечтать. Я бродила по пустырю после школы, вместо того, чтобы бежать домой читать. Я забиралась на изгородь, держа под мышкой забытую любимую книгу, и смотрела вдаль на изрезанный жёлтыми полосами февральский закат, и далеко за его пределы. Я больше не была центральной фигурой своих грёз, сухие ветки в переулке трещали под поступью героев.

Что еще может Америка дать ребенку? Ах, гораздо больше! Когда я читала о том, как патриоты планировали Революцию, женщины отдавали своих сыновей на верную гибель в бою, герои вели к победе, а ликующий народ заложил основу Республики, я постепенно поняла, что стоит за словами «моя страна». Люди, которые мечтают о благородных вещах и вместе добиваются своих целей, которые бросают вызов своим угнетателям и отдают жизнь друг за друга – все они создали мою страну. Это не было чем-то, что я понимала, я не могла пойти домой и рассказать об этом Фриде, как я рассказывала ей о том, что узнавала в школе. Но я знала, что можно сказать «моя страна» и почувствовать её, как чувствуешь «Бога» или «себя». Ощутив это однажды, я поняла, что ни моя учительница, ни мои одноклассники, ни мисс Диллингхэм, ни даже сам Джордж Вашингтон не были более значимыми, чем я, когда они говорили «моя страна». Ведь страна была для всех граждан, а я и была гражданкой. И когда мы вставали, чтобы спеть песню «Америка»*, я выкрикивала слова изо всех сил. Я со всей серьёзностью провозглашала миру свою любовь к своей новой родине.

«Люблю леса твои,

И скалы, и ручьи».

Бостонская бухта, Кресент-Бич, Челси-сквер – всё это было священной землёй для меня. По мере приближения дня, когда в школе должны были проводиться мероприятия в честь Дня рождения Джорджа Вашингтона, по коридорам в любое время дня разносились патриотические песни, и я, будучи образцом внимательной ученицы, тем не менее не раз отвлекалась от урока, прислушиваясь через закрытые двери к тому, как соседние классы репетировали «Знамя, усыпанное звёздами»*. И если двери открывались, в класс врывался торжественный хор:

«Это звёздный наш флаг!

И он будет всегда

Там, где дом храбрецов,

Где свободных страна».

У меня по спине мурашки бегали от удовольствия, и я чуть не падала в обморок из-за необходимости подавлять свой восторг.

Где была моя страна до сих пор? Какой флаг я любила? Каких героев боготворила? Всё это было мне неизвестно. Я точно знала, что Полоцк – не моя страна. Это был голут* – изгнание. Много раз в году мы молили Бога о том, чтобы он вывел нас из изгнания. Прекрасная трапеза в Песах завершалась словами: «В следующем году – в Иерусалиме». Конечно, из детских уст это не звучало как осознанное чаяние, мы повторяли слова на иврите за взрослыми, но без их надежды и тоски. Однако ни один ребенок среди нас не был слишком мал, чтобы ощущать плеть тирана на собственной плоти. Что значит быть евреями в изгнании было понятно из жесткого обращения с нами со стороны даже самого мелкого сорванца, который крестился, так что мы знали, что у Израиля были веские причины молиться об избавлении. Но история Исхода не была для меня историей в том же смысле, что и история Американской революции. Это был скорее прекрасный миф, вера в который отрывала меня от реального мира и связывала с миром фантомов. Те моменты