Основы метафизики нравственности - Иммануил Кант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Склонность, которую разум субъекта может подавить только с трудом или совсем не может подавить, – это страсть. Чувство же удовольствия или неудовольствия в настоящем состоянии, не оставляющее в субъекте места для размышления (разумного представления о том, следует ли отдаться этому чувству или противиться ему), – это аффект.
Подчинение аффектам и страстям всегда есть болезнь души, так как и те и другие исключают господство разума. Аффекты и страсти одинаково сильны по степени; по качеству же они существенно отличаются друг от друга и в методе предупреждения, и в методе лечения, который психиатр должен был бы при этом применить.
Об аффектах в сопоставлении со страстями
§ 74. Аффект – это создаваемая ощущением неожиданность, из-за которой теряется присутствие духа (animus sui compos). Следовательно, аффект опрометчив, т. е. быстро поднимается до такой степени чувства, которая делает размышление невозможным (он безрассуден). Отсутствие аффектов без уменьшения силы побуждений к деятельности – это флегма в хорошем смысле, свойство энергичного человека (animi strenui), его способность не выходить из состояния спокойного размышления под влиянием аффектов. То, чего аффект гнева не делает сразу, он вообще не делает; аффект легко забывают. Но страсть ненависти не торопится, дабы глубоко укорениться и все припомнить своему противнику. Отец, школьный учитель не будут наказывать [ребенка], если только они будут иметь терпение выслушать [его] просьбы о прощении (а не оправдание). Попробуйте человека, который в гневе входит в вашу комнату, чтобы сказать вам в крайнем раздражении резкие слова, вежливо попросить сесть; если это вам удастся, его гневные речи станут мягче, так как удобное сидение приводит к снижению напряжения, что уже не вяжется с угрожающими жестами и криками, как это бывает, когда человек стоит. Страсть (как расположение духа, относящееся к способности желания), наоборот, как бы сильна она ни была, не спешит и обнаруживает рассудительность в способе достижения своей цели. Аффект действует как вода, прорывающая плотину; страсть действует как река, все глубже прокапывающая свое русло. Аффект действует на здоровье как апоплексический удар; страсть – как чахотка или истощение. Аффект подобен опьянению, которое проходит после сна, хотя от него и остается головная боль; страсть надо рассматривать как болезнь от отравления ядом или уродство, требующее внутреннего или внешнего врачевателя души, который может прописать не радикальные целебные средства, а почти всегда только паллиативные.
Там, где много аффекта, обычно мало страсти; как у французов, которые из-за своей живости непостоянны в сравнении с итальянцами или испанцами (а также индийцами и китайцами), которые в своей злобе тоскуют о мести, а в своей любви постоянны до безумия. Аффекты честны и открыты, страсти же коварны и скрытны. Китайцы упрекают англичан в том, что они необузданны и вспыльчивы («как татары»), а англичане упрекают китайцев в том, что они настоящие (но спокойные) обманщики, которые в своей страсти не обращают внимания на этот упрек. Аффект следует рассматривать как опьянение, которое проходит после сна, а страсть – как безумие с его навязчивым представлением, все глубже проникающим в душу. Кто любит, тот может еще при этом оставаться видящим; но тот, кто влюблен, неизбежно слеп и не замечает недостатков любимого человека, хотя через восемь дней после свадьбы он обычно прозревает. Тот, кто легко поддается аффекту как приступу бешенства, каким бы благонравным он ни был, напоминает помешанного; но так как он скоро начинает раскаиваться в своем порыве, то это только пароксизм, который называется безрассудностью. Некоторые даже желают быть способными гневаться; Сократ сомневался, не хорошо ли иногда сердиться; так распоряжаться аффектом, чтобы можно было хладнокровно рассуждать, следует ли сердиться или нет, – это, по-видимому, нечто противоречивое. Ни один человек, однако, не желает себе страсти. В самом деле, кто захочет заковать себя в цепи, если он может остаться свободным?
Об аффектах в частности
А
О власти души в отношении аффектов
§ 75. Принцип апатии, а именно [правило], что мудрец никогда не должен находиться в состоянии аффекта, даже в состоянии аффекта сострадания к несчастьям своего лучшего друга, – это вполне справедливое и возвышенное моральное основоположение стоической школы, ибо аффект делает человека (более или менее) слепым. Хотя природа внедрила в нас предрасположение к аффектам, было мудростью с ее стороны временно, до того как разум достигнет надлежащей силы, взять в руки вожжи, а именно – к моральным мотивам добра ради оживления их присовокупить еще мотивы патологического (чувственного) побуждения как временного суррогата разума. Ведь кроме всего прочего, аффект, рассматриваемый сам по себе, никогда не благоразумен; он даже делает себя неспособным преследовать свои собственные цели; следовательно, было бы неразумно преднамеренно вызывать его в себе. Тем не менее разум, связывая свои идеи с созерцаниями (примерами), которые подводятся под эти идеи, может в представлении о морально добром оживлять [нашу] волю (в церковных или политических речах к народу или даже в одиночестве, в речи к самому себе), и, следовательно, может оживлять душу не как действие, а как причина аффекта в отношении доброго, причем этот разум все же никогда не выпускает из рук вожжей и вызывает энтузиазм к доброму замыслу, который следует, однако, относить, в сущности, к способности желания, а не к аффекту как более сильному физическому (sinnlichen) чувству.
Природный дар апатии при наличии достаточной душевной силы – это, как уже было сказано, счастливая флегма (в моральном смысле). Тот, кто одарен ею, на этом основании, правда, еще не мудрец, но обладает тем природным преимуществом, что ему легче, чем другим, стать мудрецом.
Вообще состояние аффекта определяет не сила того или иного чувства, а отсутствие рассудительности, нужной для того, чтобы сравнить это чувство с суммой всех чувств (удовольствия или неудовольствия) в своем состоянии. Богач, у которого слуга в праздник по неловкости разбивает красивый и редкий бокал, счел бы данный случай ничтожным, если бы он в этот момент сравнил эту потерю одного удовольствия с массой всех удовольствий, которые доставляет ему счастливое положение его как богатого человека. Но он весь отдается одному только этому чувству огорчения (не производя быстро в уме этот расчет); неудивительно
