ПОХИЩЕНИЕ БЫКА ИЗ КУАЛЬНГЕ - Т. Михайлова

Не нужно забывать, что неоднородность повествования каждого периода его жизни нейтрализовалась внутренне присущей ему способностью фокусировать лучи разных уровней и соотносить их с господствовавшими в обществе представлениями, вкусами, понятиями и верованиями. Говоря об этих этапах, мы, конечно же, понимаем, что в нашем распоряжении имеется всего лишь свидетельство одного из них – того, когда памятник сложился в известном нам виде. Именно поэтому приходится соотносить его с сознанием определенной эпохи, а прочие соотношения восстанавливать с большей или меньшей надежностью.

Уладский цикл, как некоторое целое в дошедшем до нас виде, и сага «Похищение Быка из Куальнге», в частности, оформлялись в ту эпоху, когда складывалась общенациональная ирландская традиция. Множество свидетельств позволяют заключить, что в то время в сознании носителей культуры резко возросла роль объединения и согласования элементов традиции. Не следует думать, что такой процесс мог быть целиком сознательным – циклизация сюжетов, эпизодов и мотивов шла в значительной мере естественным путем – но он осознавался и как рационально понимаемая цель. В одном из памятников встречается такое замечание: «Тот не филид, кто не согласовывает и не связывает между собой все саги»{424}. Это «связывание» и «согласовывание» не означало, что восторжествовало какое-то сознательное стремление переиначить существо текстов и устных сказании и сообщать им в современном смысле слова некую направленность. С развитием культуры весь этот материал просто-напросто начинал видеться в иной плоскости и на более широком горизонте, и это видение требовало воплощения. С развитием рационалистического мышления (в его отличии от мифопоэтического или, иначе, космологического{425}) материал культуры переосмыслялся и оформлялся по-новому. На уровне цикла это проявлялось прежде всего в своеобразной организации саг, тяготеющих к превращению в действительно единый мир с упорядоченными внутренними связями. Это согласование материала саг ничем не походило на порядок, принятый у бардов и филидов прежних времен и основывавшийся как на ряде более или менее внешних признаков, так и на важнейших правилах сакрального уровня – степени посвящения поэтов в тайны поэтического языка и многих других. В позднее время (X-XII вв.) усилия ученых людей нередко приводили к совершенно искусственным и даже курьезным результатам – смешению персонажей, связыванию заведомо несовместимых событий, не вполне логичным отождествлениям и т. д. Все эти моменты затрудняют вычленение подлинного и архаического ядра текстов и объясняют множество искусственных построений, относящихся уже к новейшему времени.

В эпоху, когда оформились как праварианты, так и собственно дошедшие до нас тексты, проявлялась и другая заметная тенденция. Уже замечалось, что в некоторых развитых эпосах структуры мифологического мышления иногда выступают даже более отчетливо, чем в архаической эпике, хотя последняя бесспорно и ближе к мифу{426}. По всей видимости, это может хотя бы частично объясняться тем, что на стадии сложения национального героического эпоса появляется особая нужда в смысловых структурах, позволяющих придать материалу более общее и полнее отвечающее современным стремлениям значение. Однако при явной деархаизации многих элементов эпоса, эти смысловые структуры могут черпаться только из представлений, характерных для космологического, а не исторического сознания. Иными словами, в поздний, если можно так выразиться «предысторическнй» период, мы можем наблюдать своеобразно выраженное возрождение древних форм мышления. Хотя в таком ракурсе ирландский эпос еще не привлекал внимания исследователей, есть основания думать, что его пример подтверждает сказанное.

Прежде всего, появляется возможность если не объединить, то как-то согласовать две основные описанные выше точки зрения на содержание саги «Похищение Быка из Куальнге» – условно говоря, историческую и мифологическую. Серия героических сказаний о Кухулине, совершенных им величайших подвигах и перенесенных испытаниях оформлялась в национальный эпос на фоне главного и придающего всем им смысл деяния – защиты величайшего сокровища Улада, быка Дайре. Этот основной, проходящий сквозь все им совершенное подвиг, был заложен в самом имени Кухулина и истории о том, как он его получил. Еще мальчиком он направляется по следам свиты короля Конхобара и вынужден схватиться с чудовищным псом, который стережет стада и богатства, принадлежащие кузнецу Кулану{427}. Победив пса и тем самым оставив владения кузнеца беззащитными, он дает обязательство до определенного времени самому вместо пса нести сторожевую службу. Вся судьба Кухулина, но уже разворачивающаяся на фоне целого королевства, служит своего рода исполнением этого взятого обязательства – ведь именно он один, когда все уладские воины и сам Конхобар поражены странной болезнью{428}, защищает границы своего края и оберегает от угона стада уладов и самого Быка, Донна Куальнге. Весь героизм и мужская сила, которой временно лишены герои королевства, сосредотачиваются в Кухулине и служат порукой сохранения величайшего достояния королевства. Тема защиты его рубежей от войск королевы Медб давала идеальную возможность нанизывать один на другой подвиги-поединки юного воина. За редким исключением (так, бой с Фер Диадом по единодушному мнению исследователей существовал как совершенно самостоятельное повествование и в саге является интерполяцией) трудно сказать, какие из этих подвигов принадлежали к основному ядру сказания о «Похищении», но это не меняет существа дела{429}.

Однако и здесь упоминавшиеся выше братья Рисы правы, тема похищения Быка в основе своей мифологична. Характерно, что ни в одном из вариантов саги, кроме содержащегося в Лейнстерской Книге, нет вводного эпизода (спор Айлиля и Медб), объясняющего мотивы предстоящего похода на Улад. Происхождение его неясно, однако можно предположить, что составитель текста Лейнстерской Книги ввел его, дабы придать единство и рациональное обоснование всему последующему изложению. Стремясь к созданию цельного и свободного от противоречий повествования (см. ниже), переписчик хотел дать логическую связку между двумя осознанно или неосознанно ощущавшимися им уровнями текста.

Многие исследователи отмечали заметную фрагментарность структуры «Похищения Быка из Куальнге», причем высказывались даже мнения, что гений ирландского народа лучше реализуется в короткой истории со сжатым сюжетом, чем в пространном и многоплановом повествовании{430}. Действительно, по своему объему «Похищение» стоит особняком в ирландской традиции, прославленной десятками саг относительно небольшого размера. Между тем, говорить об особенностях национальной ирландской культуры здесь не совсем уместно, ибо даже сравнение сохранившихся версий эпопеи убеждает нас, что она не была случайным явлением, а логически продолжала развитие традиции. Фрагментарность же саги, ее структура, словно образованная из множества отдельных кирпичиков, объясняется тем, что она находилась в становлении, завершающий этап которого в силу самых разнообразных причин так и не наступил. Это развитие наблюдается не только на уровне циклизации различных эпизодов, но и на уровне многопланового смыслового пространства саги.

Мы говорили, что невозможно точно определить круг источников, которым пользовался составитель текстов Лейнстерской Книги, трудясь над рукописью. Почти несомненно, он знал версию Книги Бурой Коровы, еще какую-то не дошедшую до нас версию, а также, очень может быть, и отдельные остающиеся нам неизвестными саги. Нельзя не учитывать возможность знакомства составителя с современными ему устными версиями всего текста или его эпизодов, хотя значение этого фактора определить очень непросто. Однако, каковы бы ни были его источники, намерение переписчика совершенно определенно: создать возможно более связный и свободный от противоречий вариант текста, дабы, как он сам отмечает в конце рукописи, именно в этом виде «Похищение быка из Куальнге» помнилось веками.

Прежде всего, Аэд мак Кримтан приложил немало трудов для придания «Похищению» композиционной стройности. Дело в том, что версия Книги Бурой Коровы, напомним, наиболее ранняя из всех, была, по общему мнению, первой попыткой собрать воедино бытующие варианты саги. Именно поэтому текст содержал немало противоречий, в частности, дублирующих друг друга эпизодов. Исследовавший эти дублеты Рудольф Турнайзен, который исходил из невозможности их совмещения в одной версии{431}, аргументировал принадлежность этих вариантов двум основным источникам (А и В) IX в., о которых мы упоминали выше. Выделенные Турнайзеном дублеты могут быть самыми разнообразными – дважды объясняется одно и то же название, дважды повторяется предсказание или рассказывается об убийстве одного человека. Все их нельзя отнести за счет неловкости составителей версии Книги Бурой Коровы – в чем-то это было следствием естественного накопления эпизодов вокруг основного ядра повествования и встречается также в других версиях. Некоторые из вариантов внутри одного текста явно несовместимы и восходят к разным источникам: так в версии Книги Бурой Коровы знаменитый уладский воин Конал Кернах сначала упоминается среди находящихся с коннахтцами изгнанников из Улада, а вскоре среди воинов Конхобара.