Воспоминания Свена Стокгольмца - Натаниэль Миллер

палатку с Хельгой и Скульд, а Тапио спал на улице под грубым брезентом. Мы с Хельгой пытались меняться с ним местами, но Тапио не желал слушать. Он заявил, что точно в таких же условиях жил бы во время долгой охоты.

Когда пиломатериалы наконец прибыли, мы взялись за работу засучив рукава. Но к началу августа хижина была готова лишь наполовину, и мы с Хельгой тайком обменивались горестными взглядами. Мы оба лелеяли несбыточную мечту тем летом снова поразвлечься в Пирамиде. Сейчас отпуск представлялся совершенно нереальным.

Однажды утром, когда мы пытались не дать своему кофе остыть, держа кружки близко к телу, и мрачно думали о дневной норме работы, Тапио заявил, что хватит нам хандрить, нужно ехать в Пирамиду, раз именно этого нам так явно хочется.

Нас с Хельгой потрясло, что Тапио знает о нашем сокровенном, и мы так ему и сказали.

– Ну, новости у меня не только от Чарльза, – проговорил Тапио. – Билле-фьорд осенью очень красив.

– Ты бывал там? – спросила Хельга.

– Конечно, – ответил Тапио и поведал нам, как проехал с севера на юг через весь Вейде-фьорд, который размерами совершенно безграничен и едва не рассекает архипелаг пополам. Когда наконец пересек фьорд – Тапио сказал, что во время того странствия дважды чуть не погиб, – он двинулся дальше по суше и прошел опасный ледник Миттаг-Леффлербрин. У северной оконечности Билле-фьорда Тапио очутился фактически без сил. Он забрел в Пирамиду и неделю отдыхал там, прежде чем на корабле отправиться в Лонгйир.

– Пирамида – неплохое место, хоть и шведов там много, – сказал Тапио. – Сейчас оно кишит русскими. Вряд ли я поеду туда снова.

Мне показалось странным, что Тапио рассказывает нам о подобных приключениях, хоть и очень скупо. Я понимал, что просьбы объяснить или поделиться подробностями не приведут ни к чему. Заглянув ему в лицо, я пытался разглядеть скрытые эмоции, которые вызывала перспектива нашего отъезда, – горечь или упрек. Я не заметил ничего. Чувствовалась какая-то боль, но причину я вообразить не мог, а спросить не отваживался.

– А что с хижиной? – поинтересовалась Хельга. – Ты ведь не ждешь, что мы позволим тебе достраивать ее в одиночку?

– Очень даже жду, – возразил Тапио. – Дело пойдет быстрее, если вы втроем не будете меня отвлекать.

64

Наш визит в Пирамиду получился кратким, но силу восстановил. Я жил в «Свинарнике» с Людмилой, покидая его редко, лишь для работы в водочной обсерватории. Илья часто навещал нас, засиживался допоздна, беседуя со мной о политике, истории и табаке, и частенько засыпал в кресле с открытыми глазами, что вызывало восторг у двухлетней Скульд, когда та бодрствовала и могла это видеть. Забота о ней в основном выпала на долю Миши, который без особой строгости относился ко времени отхода ко сну и ко всему, связанному со Скульд. Он обожал малышку, а малышка обожала его. Если Скульд просила разрешения прокатиться вокруг станка для супороса на свиноматке весом двадцать восемь стоунов[29], Миша разрешал. Хельга же появлялась и исчезала – периодически кутила в столовой, покоряла русских шахтеров, разбивала им сердца, но почти все свое время – и немало наших денег, чтобы не нарываться на лишнее внимание и недовольство хозяйки – тратила на душечку Светлану.

Отношения, которые у нас сложились прошлым летом, возобновились, словно минуло совсем немного времени, и даже укрепились. Я действительно чувствовал, что нам здесь рады. Я задавался вопросом, нет ли у людей, мельком заглядывающих в мою жизнь, в мой фьорд, того же странного мнения, что я живу вне времени, как, похоже, думалось, обитателям Пирамиды. Разумеется, двумя оторванными кончиками пальцев время пометило меня более чем убедительно.

Людмиле нравилось тыкать розовую кожу, мягкую, до странного лишенную отпечатков, которая наросла после ампутации.

– Чувствуешь? – спрашивала Людмила, зажимая кончик моего пальца ногтями.

– Нет.

– Увы, ты даже себе чужой.

В наш фьорд мы вернулись уже через месяц после отъезда, услышав, что в том году вода покроется льдом рано. По пути мы на неделю задержались у Макинтайра. Он превратился в заботливого дедушку, и эта роль ему подходила. Больше всего его беспокоило благополучие Скульд, к заботе о которой он относился серьезно, и с возвращением Тапио в Рауд-фьорд оценивал наши перспективы оптимистичнее. Так же, как и я.

Когда нас наконец доставили в безопасную бухту Элисхамна и привезли к берегу в шлюпке, тяжело груженной припасами и разными пустяками, которые по настоянию Макинтайра мы взяли для культурного саморазвития, Сикстен скакнул на меня, корчась и извиваясь от волнения, и обоссал мне сапог.

– Умываю руки, – проговорил Тапио, вышедший на берег нас поприветствовать. – Этот пес необучаем.

Рауд-фьорд-хитта, в третьем и последнем варианте, была готова. Соответственно менталитету Тапио, она имела ту же площадь и абсолютно тот же проект, что изначальный вариант. Насколько я знал, подобные хижины-домики Тапио строил всю свою жизнь. Найти их можно в разных полярных регионах, если знать, где искать.

Но я почти мгновенно почувствовал, что с Тапио что-то неладно. В тот первый вечер мы сидели за столом, а Скульд – на полу, дразня Сикстена куском тюленьего жира. Мы, взрослые, курили трубки. Хельгина была из неполированного бука, материала, который она предпочитала, вопреки неодобрению Ильи и Тапио. Бук нравился Хельге за особую легкость: она никогда не пользовалась трубками, которые не могла удерживать зубами. Чаша буковых трубок, действительно, грелась, но Хельга заявляла, что это не проблема, если затягиваться изредка, а не закуривать постоянно, дымя, как паровоз. Благодаря мозолям на пальцах обжечься она не боялась.

У Тапио трубка была прямая и жесткая, как его своеобразные моральные убеждения; единственной уступкой стилю оказалась вытянутая вверх чаша, высокая, как дымовая труба. Когда Тапио курил, трубка заслоняла ему один глаз. В другом глазу читалось смятение. Обычная невозмутимая уверенность исчезла. Я знал, что любые попытки расспросить будут встречены негативно и результата не принесут, поэтому молчал. Но закрались подозрения: вдруг наш отъезд на самом деле расстроил Тапио? Вдруг многочисленные обязанности, которыми он себя неизменно обременял, в нынешних условиях усложнились, а за время нашего отсутствия опротивели ему? Вдруг он провоцировал наш отъезд, как мученик провоцирует страдания? Я так не думал. Подобное было бы не в его духе. Но чувство вины меня все равно терзало.

На смену осени пришла зима, но динамика не улучшилась. Тапио явно изменился. Если прежде их отношения с Хельгой были хорошими и доверительными, теперь он старался не брать ее с собой ни на какую охоту. В пределах хижины он частенько отказывался встречаться с ней взглядом.