Мутные воды Меконга - Карин Мюллер

Кондуктор ушел, и хмонги облегченно вздохнули. Их радость длилась недолго. Появилась тележка с едой, нагруженная конфетами и фруктами по заоблачным ценам; ее толкал перед собой мальчик-вьетнамец. Используя металлический каркас как таран, он растолкал хмонгов, осыпав их непристойными ругательствами. Я смотрела, как он ведет торговлю, перемещаясь по проходу. С вьетнамцами он был вежлив, перед туристами и вовсе пресмыкался, но с хмонгами обращался высокомерно и грубо. Я начала понимать, почему этнические группы во Вьетнаме предпочитают держаться особняком, отказываясь учить язык, осваивать вьетнамские обычаи и даже пользоваться общественным транспортом. Иностранцы для них были теми же вьетнамцами: когда я уступила место женщине из племени хмонг с двумя маленькими детьми, та отказалась, коротко кивнув в благодарность, и так и осталась сидеть на полу.

Позднее, не в силах уснуть, я вышла в коридор и села у окна. Над Красной рекой поднималась луна цвета слоновой кости. Поезд тихонько раскачивался на рельсах, прослуживших уже шестьдесят лет. Мимо прошел кондуктор, патрулирующий коридоры, и резко приказал закрыть окно. Уходя, он вдруг повернулся и спросил:

— Sprechen Sie Deutsch?

Я ответила «да», и он вернулся с двумя чашками кофе и табуреткой и присел поболтать.

Его звали Фам. Он прожил шесть лет в Восточном Берлине, где учился на сварщика и рабочего по металлу. Его немецкое произношение было мягким, округлым; должно быть, у его грубоголосых хозяев в Германии волосы вставали дыбом, когда он говорил так. На его левой ноге остался уродливый шрам от ранения шрапнелью; из-за него он был обречен хромать, волоча за собой ногу. Фам и его отец провели четыре года на тропе Хошимина, воюя с тремя родными дядями, которые предпочли жить на Юге. Проигравшие эмигрировали в Мюнхен и Лос-Анджелес, победители исчезли по другую сторону железного занавеса. С годами идеологические барьеры постепенно рухнули, зато физические стали непреодолимыми, когда разделенная неприступной Берлинской стеной семья решила объединиться. Мечта Фама навестить родственников так и оставалась мечтой: на зарплату в тридцать долларов в месяц не купишь и авиабилет, не говоря уж о залоге в четыре тысячи, который требовалось внести каждому, кто ехал за границу.

— И ради этого, — он поежился, и улыбка его померкла, — мы воевали.

Когда я вернулась на свое место, из раскрытого окна дул ледяной ветер, а мои одеяла забрали, чтобы накрыть ими спящих детей. К тому времени, как мы въехали по мосту в Ханой, от высокой температуры у меня разболелись суставы, а прочистить забитые пазухи смогла бы лишь глубинная бомба.

В пять утра хозяева гостиниц еще крепко спали, закрыв входные двери ставнями от ночного холода и ранних посетителей. Я села на каменную скамейку на узкой полоске травы, тянувшейся вдоль берега озера Хоанкьем, и стала смотреть, как просыпается город, встречая очередной день ревущими клаксонами и грохотом передвижных тележек с едой. Горизонт посветлел, и соседний участок тротуара заняла молчаливая толпа коренастых тетушек в толстых куртках. Они выстроились ровными рядами и начали с бесстрастным видом выполнять упражнения тай-чи, повторяя их бесконечное число раз. Они вели счет с армейской точностью, но по необъяснимой причине всегда заканчивали цифрой пятьдесят семь. Мне же хотелось вскочить, замахать руками и заставить их доделать еще три повтора до ровного счета, чтобы получилось шестьдесят.

— Пятьдесят пять! Пятьдесят шесть! Пятьдесят семь! Раз!

Они продолжали упражнения, полностью погруженные в себя. В конце концов я заснула под шлепки кроссовок бегунов, неспешно описывающих круги вокруг озера, а проснувшись, поняла, что лишь я одна в этом людском муравейнике могла позволить себе роскошь вздремнуть на скамейке в парке под ивовыми деревьями, на берегу чудесного озера Кьем.

Жар у меня то поднимался, то спадал, потом усиливался снова. Во время бесконечного подъема в свою комнату на втором этаже я поймала себя на том, что останавливаюсь передохнуть на каждой третьей ступеньке. Однажды утром я проснулась и увидела, что десны начали кровоточить, целую неделю я не могла есть ничего тверже йогурта и почерневших бананов. Поскольку конца болезни не предвиделось, я решила отдаться в руки вьетнамской системе здравоохранения, о которой наслушалась самых дурных отзывов.

Мне всегда было боязно заходить в кафе, если там одни пустые столики, — и с больницами то же самое. В той больнице у меня также возникло чувство, что я зря не посмотрела сегодня новости. Кажется, во всем Ханое не было больных, кроме меня, а проведя час в международной клинике, я начала волноваться, не сгубила ли недавняя эпидемия не только всех пациентов, но и персонал. Наконец возникла сестра и поманила меня за собой. Мы в тишине шагали по бесконечным коридорам, мимо дверей с надписями «Эндокринолог», «Радиолог», «Нейропсихолог». Все двери были нараспашку, и все вели в пустые кабинеты.

Врач, энергичная женщина в белом халате, вид которого меня успокоил, заглянула мне в рот и кивнула так, будто ей все ясно. Она протянула мне упаковку витамина С, пузырек с народным средством, черным, как деготь, и дала добрый совет: дважды в день полоскать горло соленой водой. Западный, восточный и бабушкин методы — она задействовала все три.

Я была разочарована. Я в конце концов не отсталый крестьянин, готовый поверить, что его вылечит любая таблетка. Я знала, что витамин С — не чудо-лекарство, а уж от полосканий соленой водой пользы не больше, чем от куриного бульона. Может, в этом пузырьке без этикетки содержатся таинственные ингредиенты, которые меня вылечат?

После того как я испробовала лекарство и от невыносимой боли начала биться головой об стенку гостиничного номера, я решила наконец прочитать этикетку. К счастью, мазь действительно предназначалась для десен и зубов. Но к моему ужасу, она была сделана из змеиного яда.

Ну все, подумала я, с меня хватит! Пора призвать на помощь тяжелую артиллерию. И я позвонила маме.

Где-то в промежутке между детскими годами в Африке и свадьбой с моим отцом у мамы нашлось время закончить медицинскую школу в Швейцарии. После рождения двоих детей она бросила практику ради того, чтобы строить с нами дворцы из песка, красить футболки во все цвета радуги и печь свежий хлеб дважды в неделю. Сейчас она редко говорила новым знакомым, что когда-то была врачом, и давно уже отказалась от почетной приставки «доктор». Ее навыки проявляли себя, лишь когда кто-то из нас заболевал. «Конъюнктивит», — ставила она диагноз, отодвинув мне веко, или: «Наверное, опять ушная инфекция; сейчас возьмем отоскоп и посмотрим».