Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - Рик Басс

Седьмое июня. Свисток боцмана — словно вскрикнула старая птица. Если не считать длинного списка необходимых вещей, книги советов для иммигрантов пригодятся вам только в Техасе. Там ни слова нет о штормах, вздымающих воду со дна океана до парусов судна. Убрать паруса на стеньгах! Нельзя отличить небо от моря — и то, и другое серо-зеленое, ледяное, солено-жгучее и воет, как безумное. Паруса спущены, но ветер цепляется за мачты. Верхняя палуба осклизла от рвоты, морской воды и дождя. Ни в одной книге не сказано о лице капитана Генри — посмотришь и напустишь в штаны от ужаса.

Двенадцатое июня. Шторм нас истрепал. Ремонт в открытом море. Об этом нет ни слова в книгах советов — богомерзкий нескончаемый звук воды, текущей в трюм, кровь приливает к мозгу и стучит в ушах в такт стуку помпы, пузыри поверх пузырей от рукоятки помпы на ладонях, сердце заходится, легкие хрипят.

Глаз медленно и глубоко вздыхает, опирается о стойку рукой с револьвером и опустошает стакан рома.

Четырнадцатое июня. За дни шторма курс утерян. С пресной водой плохо; порции урезаны наполовину. В книгах для иммигрантов не упоминаются протухшая свинина, жучки в муке, жажда, от которой распухает язык, и грубияны-матросы.

Шестнадцатое июня. С «Заверением» поравнялся пятимачтовый клиппер «Эмма», самый большой из иммигрантских кораблей. «Эмма» вышла из Антверпена на целых три недели позже «Заверения». С нее присылают полную бочку воды, полбочонка вина, немного солонины и вполне достаточно дурных вестей го Германии, чтобы все переселенцы забеспокоились о судьбе тех, кто остался дома. Позади у них мятежи и, возможно, война; впереди — бескрайний океан и, возможно, Техас.

Шестое июля. Злокачественная лихорадка — она тоже не упоминается в руководствах. Мужчины, женщины, дети сгрудились в тесных дощатых каютах на корме. Иллюминаторов нет, скудный свет лампы с китовым жиром, воздух добирается сюда только с верхней палубы, через люк.

Больные согнаны в одно место — койки в четыре яруса — и заперты вместе с вонью их пота и дерьма, вонью отравы и черной рвоты — об этом тоже нет ни слова в иммигрантских брошюрах. Некоторые выздоравливают, большинство — нет.

Двадцать третье июля. На баке пять разлагающихся трупов засунуты в мешки из парусины, утяжеленные в ногах балластными камнями. Матрос по имени Маленький Джо держит за конец доску, высунутую поверх планшира, шестое тело лежит на этой доске, нависая над океаном. Девичье лицо, такое же бледное, как саван — покойной лет девятнадцать-двадцать, — выглядывает из погребального мешка. Ее муж, громко плача, держит за руку тихую девочку двух-трех лет. Капитан Генри кивает иммигрантскому пастору, и тот начинает погребальный псалом «In dem Himmel ist’s wunderschön» — о том, как замечательно на небе… Муж покойной добирается до поручней, и его тошнит за борт. Капитан Генри вскоре останавливает пастора. Лезет в карман, достает кисет и сыплет на труп щепоть табачной крошки. Прах к праху. Мистер Кин, старшина-рулевой, достает большую кривую иглу и зашивает мешок. Они с громким кряканьем поднимают доску, камни внутри мешка скользят, стягивают мешок за борт и в море — почти без всплеска. «Vater Unser»[15], — возглашает Маленький Джо таким голосом, словно принимает вахту от товарища. Маленькая девочка размазывает рвоту по папиной рубашке. Маленький Джо и мистер Кин уже кладут на доску следующее тело.

Глаз звякает пустым стаканом по бутылке, бармен наливает ему еще.

Седьмое августа. Проходим севернее Испаньолы. Остров Уотлинга, на котором высадился Колумб, остается на северо-западе. В трюме работают помпы и конопатчики. Глаз развязывает и снова завязывает узлы на такелаже бизани, отлынивая от смены на помпах, чтобы не стоять там по бедра в холере и черной желчи — это юмор отчаяния. Глазу невмоготу дышать в вонючей трюмной тьме.

Девятое августа. Штиль у оконечности Гаити. Семь дней мертвой тишины, это еще хуже, чем шторм, о котором не сказано в брошюре. Море коченеет, словно труп, небо потверже камня. Неделя таких темных ночей, что ты кусаешь себя за руку, убеждаешься, что еще не зарыт глубоко в могилу. Капитан Генри посылает баркас на остров за дровами.

Восемнадцатое августа. Бросили якорь возле острова Куба, загружаем в баркас бочки с водой. Ни в одной книжке не написано, как тяжелы пустые деревянные бочки для воды и насколько они станут тяжелее, когда баркас возвратится. Не упомянуты и тучи москитов. Люди привезли оттуда немного кофе и кучу сахарного тростника. Боцман отрезал кусок стебля и высасывает сладкий сок; обрубок торчит у него изо рта, как толстая зеленая сигара.

Девятнадцатое августа. Внезапный вопль в трюме. Фрау Ливдхаймер разрешилась от бремени девочкой. Герр Линдхаймер и герр Шлойнинг совершают первое омовение в кубинской воде и нарекают ребенка…

Глаз подымает свой стакан во здравие.

…Иоганна Галвестон Ливдхаймер.

Глаз запрокидывает голову, его кадык три раза резко дергается, и стакан снова пуст.

Несколько человек из Gebiigssanger-bund, певческого общества, поют псалом «Gott ist die liebe» про то, как Бог любит нас, благословляет наших детей, хранит нас всех и ведет в Техас. Hin nach Texas! Туда, в Техас! У каждого во рту кусок сахарного тростника. Они говорят о цветах и птицах, они обнимают друг друга, они улыбаются. Этого Глаз уже выдержать не может.

— Я прихватил брусок покрепче и двинул в трюм, думал, найду пару крыс и пришибу.

Глаз поднимает стакан, и бармен снова его наполняет.

Глаз все время думает, как плохо будет им там, куда они держат путь, — словно дети, полные наивных вопросов. Разгружают поклажу; он принимает ее на причале с мексиканскими ручными тележками. Они взгромождают на тележки горы сундуков с воскресными платьями, словно там есть куда их надевать, и с крестьянским инструментом, словно что-то растет там, в дикой пустыне, в которую он ведет их.

Каждый получает пахотную землю и участок под застройку — прямоугольник рыжей пыли шестьдесят на девяносто футов. Другие колонии — Остина, Девитта, Барнета — дают по лиге земли и два акра под застройку. Глазу в оплату полагается такой же пай.

Глаз поворачивается к шлюхе; тень от полей шляпы скрывает выражение его лица, но она чувствует, что его прыгающий глаз пробегает по ней с головы до ног.

— Но я не такой убогий, я не презираю свою долю. Как сказал один парень в книжке, это упражнение в никчемности.

Ясное дело, он рассказывает им об этих местах. Земля в огне. Она пылает. Вместе с солнцем поднимается горячий ветер и дует весь день. Стрекот саранчи заглушает шум крови в ушах. Земля, насколько хватает глаз, рыжая, засохшая, словно короста. Все, что растет, оно с колючками — мескитовое дерево, опунция, «испанский кинжал». Все, что движется, жалит — муравьи, тарантулы, стоножки, скорпионы и змеи, — любого сорта змеи, из ночных кошмаров любого сорта, и вы не найдете там болотных мокасин, которыми люди пользуются у Мексиканского залива. Зато нет москитов, тут слишком мало воды. Степные змеи движутся быстрее, чем лошадь, бегущая рысью, гремучки — они медленнее, но от них помирают. Глаз рассказывает им об этом все. В страну паразитов вы бредете, вот куда. Оводы откладывают яйца в шкуры лошадей, личинки проникают в желудок и превращаются в червей. Слепни откладывают яйца в ранки от укусов клещей, и через полтора дня вылупляются личинки. Что там растет? Кроме нужды и бедствий? Ну, скажем, маис, кукуруза. У вас будет кукурузный хлеб на завтрак и кофе из жареной кукурузы, маисовая каша к кукурузному хлебу; на ужин — то же самое, еще одна чашка кукурузного кофе; иногда американский заяц — одни кости да жилы, иногда сурок и, если вы достаточно голодны, опунция. Конечно, вы разбросаете семена, что взяли с собой, посеете кукурузу, дыни, бобы, горох — и все это, кроме как кукуруза, сгорит. Посадите апельсиновые деревья и яблони — завянут и умрут.

Он говорит с ними, но, думаете, это идет на пользу? Послушайте, говорит он им, скот подыхает от жажды. Вы пьете солончаковую воду вместе с лошадью или мулом, на котором пахали, а на полях все выгорает, и вы начинаете мечтать о конине или бифштексе из мула.

Вдова Крюгер — индейцы пришибли ее мужа и уволокли ее дочь, остался только сын. Мальчик повредился в уме от жары, бродил где попало и свалился в яму, курчавую от гремучек, как макушка негра. Глаз был на похоронах. Горячий ветер сдул шляпу вдовы Крюгер в могилу мальчика, на его одеяло — нет деревьев, нет дерева для гробов. Теперь вдова ходит по солнцу без шляпы и ждет, когда мозги изжарятся.

Вспоминая об этом, Глаз ни к кому в частности не обращается.

Но эти люди упорствуют в своей глупости. Господу положено присматривать за идиотами и детьми. Добавьте сюда иммигрантов. Эта люди освобождают рабов-негров в колонии. Они добираются до мексиканцев и объясняют насчет ирригации. Герру Ливдхаймеру удается подстрелить здоровенного старого оленя, и они приглашают ниггеров, мексиканцев и пару старых голодающих индейцев. День благодарения — как у всех пилигримов.