Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

— Товарищ подполковник, литература — не ваше призвание. Пока не поздно — выбирайте себе другую профессию…

Говорил еще что-то, но мне было ясно главное: Катаев прав, если судить о моем творчестве по «Следопытам». А ничего другого я, по совету Сергея Смирнова, на совещание не представил.

К счастью, со мной в портфеле был альманах «Кубань» с моим рассказом «Капитан Беляев» и несколько еще неопубликованных глав-рассказов из «Максима Перепелицы». И когда рабочий день закончился, я в коридоре (совещание проходило в здании ЦК ВЛКСМ) осмелился подойти к Софье Семеновне Виноградской (она была одним из «судей» в семинаре Катаева) и попросил ее взять «Кубань» и несколько десятков машинописных страниц «Максима Перепелицы».

На второй день Валентин Катаев, заметив мое присутствие среди «семинаристов», с недоумением пожал плечами и объявил начало обсуждения повести Александра Андреева. Но Софья Семеновна попросила повременить с этим и, взяв слово, стала читать отрывки из «Максима Перепелицы». Все похохатывали над веселыми проделками Максима, над его хвастовством и наивностью. Больше всех развеселился сам Катаев:

— Да это самое дорогое! — воскликнул он. — Живой характер! Я вижу и уже люблю этого парня!.. Софья Семеновна, что вы нам читаете?

Виноградская указала на меня… Так я был восстановлен в правах молодого литератора.

А повесть «Следопыты» я затем переписал почти заново и в 1954 году переиздал ее.

Из пребывания в Краснодаре еще запомнился мне вызов к командующему войсками округа. Шла подготовка к очередным выборам в Верховный Совет. И генерал-полковник Трофименко, которого выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР, предложил меня в качестве автора предвыборной статьи о нем для краевой газеты «Советская Кубань». Была у нас длительная беседа, вспомнили боевые пути-дороги нашей 27-й армии, мой блокнот заполнился сведениями из биографии Сергея Георгиевича. В итоге в краевой газете появилась большая и крикливая статья: «Полководец сталинской школы»…

Потом меня вдруг угораздило взяться за поэзию. Весело было вспоминать свои довоенные школярские стихи на украинском языке. Например, такие:

О, твоi очi, чорнi дiвочi,В памятi зiстались в мене назавжды.Вiд туги в сердцi не сплю я довгi ночi,Хоть топитыся бiжи.Но топитысь, ой не хочется,А то люди нахохочутся.А вiшатись — боюсь болю.Краще виберу я волю…

И будто хотелось реабилитироваться перед самим собой за эти почти ернические, никчемные строки.

Писать стихи, не имея поэтического дара, — болезнь, сходная с графоманией в прозе. Подспудно я понимал это, но хотелось испытать свои возможности. Когда стихов набрался целый цикл, я под вымышленной фамилией послал их по почте к себе в редакцию на имя капитана Владимира Монастырева, начальника отдела культуры. И все ждал, что он предложит их для опубликования в газете (после чего я и намеревался раскрыть свое авторство). Но время шло, а Монастырев будто и не получал моих стихов. Исчерпав терпение, я однажды сказал ему:

— Владимир Алексеевич, тут надоедает мне по телефону один поэт. Интересуется судьбой подборки своих стихов, — и назвал вымышленную фамилию «поэта».

— Он не указал на конверте обратного адреса, и я списал его галиматью в архив, — равнодушно ответил Монастырев. — Ерунда собачья, а не стихи. Там поэзией и не пахнет.

Я был глубоко уязвлен, не соглашаясь с такой оценкой, но сделал вид, что вполне удовлетворен ответом. Больше никогда стихов не писал.

5

В один из летних дней 1951 года в Политуправление Северо-Кавказского военного округа пришла из Москвы телеграмма, в которой сообщалось, что подполковник Стаднюк приказом начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота назначен редактором газеты Центральной группы войск «За честь Родины», располагавшейся в Вене. В телеграмме указывалось, что к новому месту службы я должен прибыть без семьи.

Это был гром среди ясного неба. Не мог я понять, действительно ли оценили в Москве должный уровень нашей газеты «Боевое знамя», заметили мои литературные пробы или недремлющее око моего, как потом выяснится, весьма могущественного бывшего коллеги высмотрело для меня должность, на которой легко было сломать голову. Возможно, была у моих недоброжелателей надежда, что я, тридцатилетний офицер, переехав без семьи в Вену, споткнусь на бытовой неустроенности, дам повод предъявить мне какие-либо претензии, которые влекли за собой суровые меры: тогда офицеры, замеченные, например, в общениях с австрийскими женщинами, в течение суток отправлялись в Союз, исключенные из партии и уволенные из армии. Если же на человека возводилась напраслина, опровергнуть ее тоже было не всегда легко.

Но для меня главным оказалось то обстоятельство, что я действительно не считал возможным оставить в чужом городе жену с двумя детьми. Да и, честно говоря, заграница меня очень угнетала, в чем я убедился во время пребывания с нашими войсками в Румынии, Венгрии, Словакии, Югославии, Австрии.

Пошел советоваться к начальнику Политуправления округа полковнику Суржикову.

— Ничем не могу помочь, — с сожалением сказал он. — Приказ начальника Главпура… Хочешь, поезжай в Москву и объясняйся.

Мое появление в Москве, в отделе печати Главного политуправления, восприняли как небывалую дерзость и неразумность.

— Как?! Ты не хочешь возглавить ежедневную газету формата «Правды»? Начальник отдела печати полковник П. А. Шигарев был поражен.

— А семья? Двое детей! Как я их оставлю в Краснодаре, где ни одного родственника?.. Да и от заграницы тошнит меня! Пусть едут те, кто еще не бывал там.

Шигарев задумался, потом стал размышлять вслух:

— Твои мотивы для отмены приказа начальника Главпура никуда не годятся. В армии закон: служить надо там, где прикажут.

— Я готов ехать в любое место, но только с семьей.

— А вернуться в Москву не хочешь? — вдруг спросил Шигарев и загадочно заулыбался. — У тебя же высшее военно-историческое и философское образование!

— Верно, — подтвердил я. — Недавно сдал кандидатские испытания. Собираюсь засесть за диссертацию.

— Мы три года не можем подобрать для Воениздата редактора по военно-теоретической литературе… Сдюжишь, если тебя назначим?

— Сдюжу! — самоуверенно ответил я, хотя не очень представлял себе, что меня ждет в Воениздате.

Еще в начале службы в армии одним из удививших меня открытий было то, что на уставах, наставлениях, справочниках, на всех книгах о жизни и боевых действиях армии и флота стояло внизу ра обложке загадочное и веское слово «ВОЕНИ3ДАТ». Что же за люди работают в том удивительном Воениздате и сколько съели они солдатской каши, размышлял я, если обладают таким непостижимым для простого смертного комплексом знаний?.. Сейчас, наверное, не под силу и электронным машинам вычислить количество человеко-часов, проведенных многомиллионным военным людом над наукой побеждать, отображенной в изданиях Военного издательства! Помню, с какой нетерпеливой жадностью изучали мы на фронте новый Боевой устав пехоты и как дорожили каждой книжечкой в скромном переплете. Короче говоря, для всех нас, несших службу, особенно в армейских глубинках, Воениздат был святая святых.