Русский рай - Олег Васильевич Слободчиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Капитан-американец не отказался попутно увезти в Росс шестерых путешественников, но был очень озабочен: шторм задержал его в заливе, а он спешил отправиться на поиск бежавших от погони эскимосов, кроме того, по условиям контракта, должен был сменить промышлявшую партию Тимофея Тараканова. Водсворд чертыхался, носился по бригу и покрикивал на бездельников. Шторм стихал, сглаживались волны, менялся ветер, но в трюме обнаружилась течь.
На опасном рейде против Росса «Ильмена» встала на два якоря, начала отгрузку пшеницы, масла, соли. Груз из крепости капитан не принял, собираясь на поиски кадьяков Кыглая и Атташи. С берега к нему прибыл Антипатр и стал бойко спорить с американцем на его языке. Тот объявил, что из-за течи пойдет не на Ситху, а на Сандвичевы острова для ремонта. Антипатр все же остался на судне, и разгрузившаяся «Ильмена» взяла курс на юг.
Сысой с креолом Алексейкой и четырьмя алеутами высадился на берег, с удивлением разглядывая новые строения и окрестности Росса: ветряную мельницу, ворота крепости, покрытые двускатными крышами. Василий с Петрухой перебрали избу, сделали печь из здешней глины, положив начало посаду. На засаженных весной грядах буйно поднялась зелень, на склоне хребта узкой полосой колосилась пшеница, Ульяна с гордостью показывала капусту и репу.
Все цвело, набирало силу и вес, но вид единственной русской женщины Росса сильно обеспокоил Сысоя: покуривая трубку, она кашляла давно, но не так, как при нынешней встрече. Теперь, время от времени, Ульяна заходилась до слез, снова набивала трубку табаком и беспрестанно дымила. На некоторое время кашель стихал, потом снова душил её, да так, что в уголках губ появлялась розовая пена. Сысой бросал вопрошающие взгляды на Ваську, но тот взахлеб рассказывал про Петруху, который получил жалованье мастера, про Богдашку и Федьку от которых получил письма. Старшего после школы отправили в Иркутск, младшего хвалил учитель Кашеваров за хорошую учебу и старательность.
Ко времени туманов с полутора пудов семян Василий собрал немногим больше четырех пудов пшеницы – под Тобольском урожаи были лучше, испанцы говорили, что в миссиях собирают по сам 25-30. Но запашка была увеличена втрое, зимой Василий собирался посадить пять пудов. Надо было приспособиться сеять в такое время, чтобы жать пшеницу до туманов, которые накрывали морское побережье.
Радостную встречу Сысоя с родными прервал Кондаков: управляющий устал ждать доклада о путешествии и послал его за приказчиком. Не отщипнув хлеба, Сысой отправился в крепость. Ворота были распахнуты, внутри достроили поварню, заложили просторный дом управляющего и подводили под крышу склады, в самой середине двора был выкопан колодец. Кусков с Катериной ютился в торговой избе, туда и пришли калифорнийские путешественники.
– Куда пропал?! – укорил он Сысоя, выставляя на стол три чарки и ополовиненную четверть. Катерина принесла блюдо с остывшими блинами и соленую рыбу. Управляющий настраивался на долгий разговор. – Договаривались же – не дольше месяца, а прошлялись полтора?!
Выпив во славу Божью и благодарность за удачный поход, штурманский ученик и приказчик стали рассказывать о спокойной реке, текущей по долине между горных хребтов. При этом креол ерзал на лавке и плутовато поглядывал на Кускова. Едва Сысой рассказал о реке и народах, живущих по берегам, Кондаков нетерпеливо вскрикнул:
– Ты про счастливую гору скажи!
– Про гору говори сам! – Сысой с сомнением помел бородой по столешнице и откинулся на лавке, всем своим видом показывая, что не очень-то верит креолу. – Если Кондаков не врет, то на той горе случилось чудо, несчастье, обернувшееся счастьем. – Кивнул креолу, чтобы говорил сам.
Штурманский ученик, распаленный неверием приказчика, с которым много спорил в пути, смежил узкие глаза, облизнулся и с жаром заговорил:
– Песок на отмелях сильно блестит желтым, а я знаю от отца, так бывает, если в нём золото. В одном месте черпанул котлом, промыл, в другом, и кое-чего нашел. А он мне, – презрительно указал на Сысоя, – песок как песок! Пошел я к горе, полазил у подножья, гляжу – щель, а во тьме что-то блестит. Бес поманил лезть, поглядеть, что там. Полез – тьма. Попробовал обратно – рубаха задралась, не пускает, я – дальше. Щель стала расширяться и, вроде как, посветлело. Встал я в полный рост, рубаху отряхнул, расправил, хотел лезть обратно, гляжу – стены гладкие и желтые как из золота. Дальше пошел – золотые гробы без крышек, а в них покойники, будто прозрачной смолой залиты и все кругом из золота…
– Как разглядел-то в темноте? – недоверчиво спросил Кусков.
– То ли глаза привыкли, то ли отблеск какой был от золота, может быть, щель какая-то, – оправдываясь, залопотал Кондаков.
– Три дня пропадал, – кивнул на него Сысой. – Я думал, сбежал или убился, хотел уже возвращаться. Вдруг, приволокся, тощий, дурной, лопочет про золото. А после на сливе держал нас три дня, с корытом по воде бродил и бормотал, как полоумный: «Золото-золото из-под той Счастливой горы должно в реку смываться!» Ну, не вязать же его, не везти силком?! Пришлось ждать, пока утешится.
– Вот это самое! – торжествующе вскрикнул креол и бросил на стол тяжелый рыбий пузырь, набитый песком и камушками кварца с желтыми вкраплениями. Развязал его, рассыпал по столешнице. – Красиво?! Похоже на золотой доллар или на червонец. – Полюбовался поблескивавшей горкой, ожидая, что скажет управляющий.
Кусков в задумчивости смотрел на камушки, перетирал меж пальцев песок и качал поседевшей головой. Сысой продолжал рассказывать о своем:
– Помолясь Всемилостивейшему Господу, святителю и чудотворцу Николе, за молитвы наши услышанные, за просьбы исполненные, чуть не силком усадил я его в байдару. Поплыли вниз, по берегам встречали много миролюбивых селений и кочевых станов, индейцы зазывали к себе, но я велел торопиться, довезти и сдать тебе всех целыми…
– Благодатные места! – Кусков со вздохом поднял затуманившиеся глаза. – «Ой, раю мой раю, прекрасный мой раю!» – просипел слова старинной былины. – Сможем ли жить здесь или изгонит Господь как Адама с Евой?.. Раю ты, мой раюшко, притулиться бы хоть с краешку, – вздохнул тяжко, глубоко, прерывисто.
– Что Бога-то гневишь? – в два голоса заспорили приказчик со штурманским учеником. Они были счастливы возвращением, веселы выпитым ромом, не понимали печали управляющего.
Кусков, качая
