Крушение - Анри Труайя

Выходя из-за стола, он отвел Мадлен в сторону и сказал ей:

— Сходи завтра утром к Жан-Марку и пригласи его пообедать или поужинать с нами… дома.

— Конечно, Филипп, — шепнула она.

— Надеюсь, он будет свободен.

— Не беспокойся: он в любом случае освободится!

— Завтра воскресенье, возможно, они условились с Валери… Я бы хотел, для начала, увидеться только с ним.

— Да-да, понимаю…

Филипп выглядел осунувшимся, бледным. Мадлен догадывалась, какое усилие пришлось ему сделать над собой, чтобы обратиться к ней с такой просьбой. Они вернулись к детям и больше до конца вечера о Жан-Марке не заговаривали.

Николя ушел около одиннадцати. Он жил теперь не у Алисии, а на рю Сен-Дидье, дожидаясь, пока Франсуаза сдаст квартиру. Они с Мадлен проводили его до двери, он выскочил на площадку и побежал вниз по лестнице, прыгая по ступенькам, как молодой козленок.

— Ты показала ему второе письмо Александра? — спросила Мадлен, заперев дверь.

— О Боже, конечно, нет! — воскликнула Франсуаза. — Он кинулся бы искать его по всему Парижу, чтобы объясниться! Нет, я только сказала, что Александр уехал, оставив записку в три строчки — ни объяснений, ни адреса.

Мадлен взглянула на племянницу с нежностью и сказала:

— Ты правильно поступила.

— Ну, а с Жан-Марком я была права?

— Тысячу раз права! Кстати, твой отец хочет, чтобы он пришел завтра обедать или ужинать — сюда, домой!

— О, Маду, это чудесно!

Мадлен обняла Франсуазу за плечи, и они вернулись в гостиную.

Разочарованная Мадлен медленно спускалась по лестнице с шестого этажа. Жан-Марка дома не оказалось, хотя она специально явилась рано утром. Возможно, он ушел за покупками? На всякий случай, она постучалась к консьержке и спросила, не видела ли та месье Эглетьера.

— Да-да, — подтвердила женщина, — за ним заехал на машине молодой человек. Они уехали всего десять минут назад.

— Он случайно не сказал, когда вернется?

— Увы, нет…

Мадлен достала из сумки блокнот, вырвала страничку, написала:

«Все устроилось, Жан-Марк! Твой отец ждет тебя сегодня к обеду или к ужину. Как только вернешься, позвони домой.

Маду».

— Не волнуйтесь, я обязательно передам ему записку! — пообещала консьержка, беря из рук Мадлен листок и два франка чаевых. — Месье Эглетьер всегда заходит спросить, есть ли для него сообщения, ведь телефон стоит в моей комнатушке!

Она сопроводила свои слова жестом в сторону аппарата, покивала головой. Успокоенная, Мадлен ушла. Жан-Марка предупредят. Если он занят сегодня, что ж, появится у них завтра. Филипп не передумает. Дорога к примирению открыта.

Стояла прекрасная погода. Маленькие белые пушистые облачка плыли по синему небу. Залюбовавшись зеленью деревьев, Мадлен спустилась вниз по рю д’Ассас и вошла в Люксембургский сад. На аллеях играли дети, студенты, сидя в тени ветвей, готовились к занятиям, какой-то старик грелся на солнышке, целовались парочки, мечтали в одиночестве девушки — и все это смешение возрастов и мыслей придавало окружающей обстановке торжественную серьезность и умиление. Сердце Мадлен сжималось от обуревавших ее чувств. Она села на железный стул на краю аллеи, закурила сигарету. Мимо нее прошла и исчезла вдали молодая очаровательная женщина. Ее образ растаял прежде, чем стих звук ее шагов. Время пролетит незаметно, эта прекрасная незнакомка состарится и будет вот так же, сидя в саду, смотреть сквозь запотевшие стекла очков на другую изящную молодую красавицу. И вся жизнь окажется у нее за плечами. Так же как и воспоминания о дорогом мужчине, разочаровавшем ее, потому что она ошиблась и вознесла его на пьедестал, а он не оправдал ее ожиданий, или покинул ее, или она ему изменила, или из-за отсутствия детей, или потому, что Бог послал им слишком много малышей, или потому, что он умер, а может, и вообще никогда не существовал. Она проживет ту же жизнь, что и Мадлен, и Франсуаза, и все женщины, которые надеялись, ждали и помнили. Мадлен удивилась своей меланхолии, этой тяжести на сердце, такой странной теперь, когда, казалось, будущее всех дорогих ей существ наконец прояснилось. Даже будущее Франсуазы! «Она излечится! Я так хочу! Я ее заставлю! Я уверена, она уже начала забывать Александра. Пройдет несколько месяцев, и она будет свободна…»

Солнце обжигало Мадлен лицо. Она отодвинула стул в тень дерева, вытянула ноги, закрыла глаза. Улыбаясь со смеженными веками, она видела себя снова двадцатилетней, рядом с Юбером, на набережной Сены.

Солнце слепило глаза, и Жан-Марк опустил защитный козырек, Жильбер, сидевший за рулем, последовал его примеру. Машина быстро и ровно катила по Южной автостраде. Встречный ветер, вливаясь через опущенные стекла, обдувал лица. Жильбер расстегнул воротник рубашки. Большие солнечные очки подпрыгивали на его тонкой переносице.

— Обгони этот грузовик, — сказал Жан-Марк.

Жильбер выполнил маневр, вернулся в правый ряд и заметил:

— Ты действительно хороший учитель. Благодаря тебе я почти разобрался с бакалореатом[26], а теперь — с твоей помощью — сдам на права!

— Вот-вот, — подхватил Жан-Марк, — другим помогаю, а сам…

— Да что ты можешь знать? Дождись результатов! Будем надеяться, что ты не нарвешься на слишком придирчивого экзаменатора…

— С тем, что я навалял в работах по гражданскому и торговому праву, самый снисходительный экзаменатор будет просто обязан завалить меня. Нет, все пропало, я это чувствую. Придется пересдавать в октябре, а до тех пор заниматься как проклятому!

— С Валери под боком? — съязвил Жильбер.

Жан-Марк не стал отвечать. Мерный шум мотора отдавался у него в голове. Он вдруг с удивлением осознал, что больше не радуется этой их вылазке, о которой так долго мечтал. Приближение некоей даты меняло все его планы, искажая реальность. Неважно, что они с Жильбером были едины в мнениях касательно многих важных в этой жизни вещей — женитьба-то грозила одному Жан-Марку! Еще три недели! Он тратил последние мгновения свободы с расчетливостью скупца, пребывающего в трагической уверенности скорого и неизбежного разорения. Он не только не чувствовал счастливого нетерпения жениха, но — напротив — воспринимал все происходящее с тоской и ужасом. Наверняка большинству мужчин знакома эта предсвадебная тревога. Он — такой же, как все. И как все, он привыкнет, смирится. Возможно, даже станет, в определенном смысле, испытывать удовлетворение от того, как устроилась его жизнь. А теперь ему предстоит заниматься списком гостей, приглашениями, визитами к портным…

Несколько машин обогнали их автомобиль.

— Все едут быстрее нас, — посетовал Жильбер.

— Вот и хорошо, — отвечал Жан-Марк, — мы ведь никуда не торопимся!

— Ну да! Некоторые люди не торопятся, потому что у них впереди вся жизнь, а нам осталось всего несколько часов.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А ты не понимаешь?

Бисеринки пота блестели у корней его белокурых волос. Он снял очки, взглянул на Жан-Марка. Его глаза были мокрыми от слез. Внезапно он пролепетал:

— Умоляю тебя, Жан-Марк, не женись!

Музыка его голоса, блеск его глаз.

— Опомнись! — приказал Жан-Марк. — Смотри на дорогу!

Жильбер ответил, глядя прямо перед собой:

— Не женись! Ты не любишь Валери и не осмеливаешься в этом признаться даже самому себе. Кого ты пытаешься обмануть, ломая комедию? Ее? Себя? Я не дурак! Я знаю, что происходит у тебя в голове! Ты не имеешь права погубить свою жизнь из-за того, что однажды вечером, по слабости, по глупости, предложил этой девушке выйти за тебя замуж! Ты самый чувствительный, самый тонкий, самый глубокий человек из всех, кого я знаю, а она — всего лишь светская идиотка! А ее родители! А друзья! А окружение! Все это фальшиво до омерзения.

На мгновение Жан-Марк разозлился — Жильбер облек в слова его собственные мысли. Нет ничего хуже спора, в котором противники в душе согласны друг с другом! Поборов раздражение, Жан-Марк, не скрывая заливавшей его душу нежности, прошептал:

— Есть вещи, которые ты не способен понять, Жильбер!

— Я все понимаю! — закричал тот в ответ. — И прежде всего то, что ты боишься скандала! Ты слишком хорошо воспитан, чтобы разбить окно, даже если тебе грозит смерть от удушья! А ведь стоит тебе только захотеть, и все будет так просто устроить!

Они замолчали. Сотни машин ехали по этой дороге, и в каждой, возможно, разыгрывалась своя драма. Жильбер увеличил скорость, глядя вдаль, на линию горизонта. После развилки на Фонтенбло он проворчал:

— Посмей только сказать, что тебе нравится ее кожа!

— Заткнись, Жильбер!

— Я молчал много месяцев! Больше — не могу! Жан-Марк, давай сбежим! Другого решения не существует!

— И как ты это себе представляешь?

— У меня есть деньги! Уедем вдвоем в Египет… нет, в Грецию! Увидеть Грецию с тобой! Вообрази — мы увидим эту застывшую под солнцем красоту собственными глазами!