Беспокойные сердца - Нина Карцин

— Конечно. Там наверху мне пока делать нечего.

Валентин с горечью, но еле приметно, улыбнулся. Он теперь не верил никому, никаким словам о том, что ему хотят помочь. Постоянные неудачи, холодность товарищей по работе, тяжесть нависшего обвинения совершенно изменили его. Сдавали нервы, хотелось махнуть на все рукой и положиться на волю обстоятельств. Однажды он в таком смысле и высказался.

— Довольно, Дмитрий Алексеевич. Все равно мы ничего не добьемся. Будь, что будет, я ко всему готов.

Виноградов ответил с неожиданной резкостью:

— Вы очень ошибаетесь, если думаете, что я делаю все это исключительно ради вас. Конечно, вопрос о вашей реабилитации играет некоторую роль, но не самую важную. Вы готовы ко всему… А готовы вы к тому, что эта история еще на неизвестное время задержит внедрение новой технологии? И если мы, вроде вас, сложим руки и пойдем на дно, то пострадаем не только мы — пострадает развитие науки, отечественной металлургии? Имеем мы на это право? Вот об этом-то и нужно помнить. В конце концов, сесть невинной жертвой за решетку — еще не самое трудное.

И дьявольское упорство ученого, его фанатизм заставляли Валентина барахтаться на поверхности, хотя более трудной задачи у молодого инженера не было за всю сознательную жизнь. В прошлом он видел одни ошибки, будущее казалось темным и страшным, а в настоящем, если бы не Вера — была бы оплошная пустота; оказалось, что настоящих друзей у него нет.

Плавка была готова к выпуску. Валентин в последний раз замерил пирометром температуру стали в печи, прибавил кусочек плавикового шпата, чтобы сделать шлак более жидким, и дал знак помогавшему ему лаборанту. Вдвоем они подвесили на опоры небольшой ковш, лаборант завертел ручку ворота, и печь наклонилась. Ослепительная даже через синее стекло струя полилась в ковш.

Когда сталь из ковша была вылита в маленькие изложницы, Валентин бросил сверху заготовленные порции термитной смеси. Взвился клубами дым, на поверхности слитков заплясали снопом брызги и ярко-голубыми, быстро гаснущими шариками, подпрыгивая, раскатились по полу.

Когда реакция прекратилась и поверхность стала медленно остывать, Валентин снял очки. Больше он был здесь не нужен.

Марина с Виноградовым отправились в мартеновский цех. Дождь уже прошел, из-за быстро несущихся облаков то и дело выглядывало солнце. По дороге Марина весело болтала о разных разностях, не обращая внимания на молчаливость Виноградова. Ее болтовня не мешала ему думать о своем.

В литейном пролете с помощью прибора, устроенного по принципу сейсмографа, Виноградов стал определять сотрясения почвы в местах, окружающих короб с «экзомиксом». Марина записывала показания прибора, сначала недоумевала — зачем это, а потом ее осенила догадка.

— Дмитрий Алексеевич! Вы думаете, что под влиянием сотрясений почвы смесь могла разложиться на компоненты?

— А вы как считаете? Может это быть?

— Если принять во внимание, что смесь находилась в коробе долгое время и учесть условия, преобладающие в пролете… Да, конечно, это так! Как только раньше в голову не пришло!

Она оживилась и, как всегда, когда являлась удачная догадка, начала дальше развивать свои предположения и соображения:

— Видимо, может быть так: под влиянием целого ряда причин смесь понемногу разлагалась, в известных местах ее химический состав менялся. Если при засыпке слитков в них попадала смесь такого измененного состава, то могли возникнуть вредные реакции, скажем, восстановление чистого железа или обезуглероживание стали. Но… — Она запнулась и поглядела на Виноградова: — Хоть это и просто, но есть вопросы: почему это касается только номерных сталей? Не играет ли здесь роль ее химический состав? И каким образом разлагается смесь? Какие именно реакции возникают?

— Вот это-то все нам и нужно выяснить, — сказал спокойно Виноградов, довольный в душе, что Марина не разучилась мыслить.

Виталий Павлович заболел и лег в больницу. Врачи лечили его от гипертонии, но они не догадывались, что не так болезнь терзает его тело, сколько снедает душу сознание допущенного промаха и опасение последствий.

С того самого момента, как Виноградов настойчиво взялся за изучение причин появления «белых пятен», Рассветов почувствовал: приближается решительная схватка. Но уже не было сил встретиться с противником лицом к лицу. Оставалось одно: уклониться, выиграть время, выждать, пока отбушуют страсти.

Он сам себе не мог простить поспешности в попытке сбросить груз ответственности на Валентина. Построенное на порыве вдохновения, обвинение рассыплется в прах, если будут найдены истинные причины брака.

Поначалу складывалось все как нельзя лучше. Заявление его произвело желаемый эффект, а пока стали бы производить расследование своими силами, новую технологию удалось бы под шумок похоронить. А раз уже дело скомпрометировано, потом сколько ни восстанавливай истину, труды мало помогут. Впечатление, что с этим делом не все благополучно, всегда сильнее, чем все доказательства обратного. Разумеется, Виталий Павлович держал про себя столь ценное наблюдение.

Ему в голову не приходило, что Виноградов проникнет в тайный смысл интриги. А оказалось, противник вырос, стал серьезным и беспокойным. Оставалось попробовать последнее средство.

Рассветов пристально следил за ходом опытных плавок и догадался о причине брака раньше, чем она была неопровержимо и добросовестно доказана. Тут он счел нужным лечь в больницу, благо с давлением у него и в самом деле неблагополучно, и сделал еще один шахматный ход.

…Поздно ночью в квартире Савельева прозвонил телефонный звонок. Слабый, болезненный голос спросил Григория Михайловича.

— Рассветов говорит… Из больницы… Вот, заболел я, Григорий Михайлович. Как бы не оказалось, что песенка спета…

— Ну, ну, бросьте вы, — с грубоватой бодростью громко сказал Савельев. — Поставят на ноги, не беспокойтесь.

Он не любил своего заместителя, хотя и уважал его, и испытывал неловкость оттого, что не знал, о чем с ним говорить в подобном случае. Рассветов никак не отозвался на попытку Савельева подбодрить его и продолжал прежним тоном:

— Григорий Михайлович, я попрошу вас об услуге…

— Пожалуйста, пожалуйста! — то же чувство неловкости заставляло Савельева быть особенно предупредительным.

— Мне очень неприятно, что так получилось с Валентином Игнатьевичем. Поспешили мы… Не разобрались. Судили по первому впечатлению. Я думал-думал над этим делом и чувствую: здесь что-то иное. Если поставят на ноги — займусь лично. А пока передайте ему мои искренние извинения…

Савельеву как-то не пришел в голову вопрос, почему Рассветов, если его так уж беспокоит совесть, не может позвонить на другой день в лабораторию и поговорить с Мироновым лично. Виталий Павлович продолжал говорить, и у Савельева невольно сложилось впечатление, что именно переживания, связанные с «делом Миронова», и привели главного инженера чуть ли не на край могилы. Он пообещал Рассветову и, положив трубку, вздохнул с облегчением. Похоже было, что кляузное дело начинает распутываться, коль скоро Виталий Павлович заговорил в таком тоне; этот человек отличался тонкий интуицией.

Но самая блестящая интуиция не может заменить неопровержимых доказательств, и в таком именно смысле высказался в частной беседе с директором работавший на заводе следователь. Савельев и сам понимал, что нужно найти истинную причину появления «белых пятен», а потому не спешил выполнить просьбу Рассветова. Потом же стало просто не до этого. Бывает, выпадают такие дни, когда неприятности сыплются одна за другой, словно их вытряхнули из мешка. С самого раннего утра позвонили из отдела техники безопасности: в транспортном цехе столкнулись два паровоза, сильно помят машинист; позже, к полудню, сообщили: в прокатном цехе лопнул редуктор, который никак не могли собраться заменить, ибо требовалась остановка стана на сутки. Не способствовал улучшению настроения и звонок из министерства; Савельев даже подумал с досадой: насколько там иные люди далеки от практической жизни; им легко иметь дело с одними бумажками. Бывало же так, что дипломатично составленная бумага давала отпущение самых серьезных грехов. Виталий Павлович — вот мастер писать; под его пером и тяжкая провинность может предстать детской шалостью. А может случиться и наоборот… И дойдя в своих размышлениях до этого «наоборот», директор приказал соединить его с Вустиным.

— Что-то вы долго возитесь с расследованием, друзья дорогие, — язвительно сказал он, услышав добродушный мягкий басок Вустина. — Можно подумать, тайну вечного движения открываете.

— Григорий Михайлович, все готово, только вот машинистка печатанием задержала. К вечеру будет доложено.