Завет воды - Вергезе Абрахам

Руни изучает своего молодого коллегу; парню скоро тридцать, родился накануне Великой войны. Руни было уже под сорок, когда он осел в Индии. К этому шотландцу, отгородившемуся стеной молчания в их первую встречу, он питает отцовские чувства. Со временем стены рухнули. Можно стать свидетелем исцеления души, размышляет Руни, точно так же, как наблюдаешь заживление раны.

— Итак, Дигби. Вам нравится наш «Сент-Бриджет»?

— О да. — Дигби считал «Сент-Бриджет» промежуточной станцией своего путешествия, не пунктом назначения. Необъяснимым образом за то время, что он находился здесь, — перенося операции и последующую боль, дожидаясь выздоровления, — Дигби начал чувствовать себя как дома. Изгой в сообществе изгоев. — Я здесь среди своих, Руни.

— Ну и дела! Вы швед и до сих пор не проболтались?

Смех Дигби звучит почти по-человечески.

— Я из Глазго. С рабочей окраины.

— Бывал я в Глазго. А что, там есть и другие окраины?

Дигби наполняет стаканы, действуя обеими руками.

— Вы понимаете, что я имею в виду. Каждая рука, которую я вижу здесь, родня моей. «Паства», как вы их называете, они… мои братья и сестры. — Он смущенно умолкает.

— Так и есть, Дигби. И мои тоже. — Руни осушает стакан, удовлетворенно чмокнув губами. — Руки — это проявление божественной силы, — продолжает он. — Но вы должны пользоваться своими руками. Нельзя же им сидеть без дела, как писарю в кадастровой конторе, упаси боже. В наших руках тридцать четыре отдельные мышцы — я посчитал. Но они не совершают изолированных движений. Это всегда коллективное действие. Рука знает прежде, чем узнает разум. Нам нужно освободить ваши руки, Дигби, для начала научив совершать естественные повседневные движения — особенно правой рукой. Итак, что вам нравится делать руками?

— Оперировать. — Дигби не может скрыть горечь в голосе.

— Так. А что еще? Вязать крючком?

— Ну… жизнь назад я любил рисовать, писать картины.

— Великолепно! Господь свидетель, эти стены и двери давно пора освежить.

— Акварель. Уголь.

— О, чудесно! Этим мы и займемся. Лучшая реабилитация — заниматься привычным для рук и мозгов делом, помогает и тем и другим. И у меня есть для вас учитель.

глава 33

Рукописание

Новый наставник Дигби является днем из Тетанатт-хаус, ее чернильно-черные косички прыгают по плечам, а художественные принадлежности лежат в школьном портфеле. Горничная, сопровождающая девятилетнюю девочку, садится на корточки на веранде Руни, прикрыв нос тхортом и стреляя глазами во все стороны, как дозорный. Руни представляет юного хирурга еще более юному физиотерапевту и забавляется, обнаружив, что из них двоих Дигби смущен гораздо больше.

Руни хлопочет, предлагая Элси горячий шоколад и тосты со сливовым джемом. Смерть Лииламмы лишила игривую общительную девчушку детской беззаботности. Она потеряна, она как цветок, лепестки которого свернулись внутрь. Но смогла найти утешение в горе и обрести свой дар, все благодаря подарку Руни — альбому для рисования, углю и акварели. Элси нет нужды торжественно заявлять об этом, но она собирается стать художницей.

Элси расстелила лист бумаги, вручила Дигби палочку угля и села рядом рисовать собственную картину. Вскоре ее лист заселяют разные персонажи. Глядя на нее, Дигби вспоминает свои бесконечные маниакальные наброски в те дни, когда он дежурил рядом с матерью, лежавшей в депрессии. Элси сумела ухватить Руни в движении: борода устремлена вперед, джуба мешковато болтается позади, как надувающийся парус. Набросок поражает точностью и скоростью исполнения. Его же лист по-прежнему чист.

Элси достала для себя новый листок. И сняла толстый том с книжной полки Руни. Дигби узнал иллюстрации Генри Виндайка Картера[148] благодаря которым «Анатомия Грэя» стала классикой, сочетающей точность с художественным мастерством. Текст потускнел в памяти Дигби, но образы остались. Интересно, Элси знает, что лондонец Генри Грэй надул Генри Виндайка Картера с гонораром и авторскими правами? Оскорбленный и ожесточившийся Виндайк Картер вступил в Индийскую медицинскую службу, где и провел остаток профессиональной жизни, видя, как его имя удалено из всех последующих изданий канонического учебника, хотя все иллюстрации остались на месте. Генри Грэй умер в тридцать четыре года от оспы, но имя его обессмертил этот учебник. Судьба которого из Генри печальнее? — размышляет Дигби. Умершего молодым, но знаменитым? Или прожившего долгую жизнь, но так и не получившего заслуженного признания?

Когда Элси уходит, на листе Дигби всего несколько линий и много ямок, где уголь, неуклюже зажатый в правой руке, вонзался слишком глубоко. Образ, который он мысленно представлял, — вдохновленный Виндайком Картером профиль с мышцами головы и шеи — на пути от мозга к пальцам наткнулся на дорожное заграждение.

Дигби собирает наброски, оставленные Элси. Сначала ему кажется, что девочка нарисовала руку прокаженного. Но эти квадратные ногти, отечная бесцветная кожа, следы швов — это же его рука. Он смотрит в зачарованном ужасе. Корявый, неповоротливый и костлявый обрубок, стискивающий угольную палочку, словно противоположность рукам в «Сотворении Адама» Микеланджело. От дара, которым обладает Элси, захватывает дух. Юная художница не выказала ни отвращения, ни отчужденности к своей модели — ровно наоборот. С ошеломляющей точностью и без всякого осуждения она изобразила руку Дигби именно такой, какой та выглядит, и приняла ее такой, какова она есть. Самому Дигби это еще предстоит.

Вечером приходит письмо от Онорин; его неуклюжие попытки совладать с ножом для бумаги заканчиваются тем, что письмо рвется пополам. Комиссия постановила, что Клод Арнольд должен быть уволен из Индийской медицинской службы. Семья Джеба получит щедрую компенсацию за его трагическую смерть в результате врачебной ошибки. Бог весть, что будет дальше делать Клод, писала Онорин.

Слабое утешение. Клод сможет заняться частной практикой и опять оперировать где-нибудь в другой стране. Убийственно некомпетентный хирург живет, чтобы вновь убивать. А ты, Дигби? Не совсем убийца? Разорванные половинки письма напоминают, что его собственные руки более приспособлены к разрушению, чем к чему-нибудь еще. Мысли о Селесте, никогда не оставляющие, поглощают его целиком. Если бы она не пришла в тот день, если бы… Слишком много «если». Собственная вина запечатлена навеки на его плоти точно так же, как и «улыбка Глазго».

— Это просто великолепно! — показывает Дигби на наброски Элси, когда та приходит к нему на следующий день.

— Большое спасибо, — чуть улыбнувшись, вежливо отвечает девочка на официальном школьном английском.

Похоже, Дигби просто произнес вслух то, что ей и так уже известно. Она кладет перед Дигби новый лист бумаги, но вдруг говорит:

— Можно… — И придерживает палочку угля, неловко покачивающуюся между его неподвижным большим пальцем и указательным.

Он изо всех сил пытается найти правильное усилие, которое не сломает палочку, но в то же время плотно прижмет уголь к бумаге, — то самое действие, которое когда-то было простым и бессознательным. Сняв со своей косички ленточку и сосредоточенно закусив губу, Элси несколькими оборотами закрепляет уголь в руке. Потом аккуратно опускает его руку на бумагу, как граммофонную иглу на пластинку.

— А теперь попробуйте, пожалуйста.

На бумаге возникает темная прерывистая линия. Движение, похоже, начинается в плечах. Вроде бы получается и тут же останавливается. Она чуть подталкивает его предплечье, как будто надеясь завести, придать импульс. Появляется еще одна заикающаяся линия, но уголь вертится в руке — граммофонная иголка погнута. Он поднимает взгляд и встречается с ее серыми глазами, слегка раскосыми в уголках, радужная оболочка бледнее, чем у большинства индийцев, которых он встречал. В этих глазах сострадание, но не жалость. И она не намерена сдаваться.