Северный пламень - Михаил Голденков

— Ваш кум, Михал Серваций Вишневецкий, сына которого вы год назад крестили, уже перешел к Карлу! Это ли не показатель! Да, он молод, но каковым же противником был и Сапег, и Карла, а вот нынче уже тоже за шведов и Лещинского!

— Верно, Михал свой выбор сделал. Надеюсь, правильный. Только вот у вас данные по Вишневецкому устарели, пан Кароль, — глухо отвечал Мазепа, задумчиво крутя пальцем длинный ус, — выкрали москали Вишневецкого и увезли к себе. Вот за то и выкрали, что перешел к Карлу!

Кароль Станислав почувствовал нахлынувшее раздражение от упрямства этого старика. «Он, кажется, намекает, что из-за боязни повторить судьбу Вишневецкого нужно и дальше держаться за царский подол — так, что ли?» — сердито думал Несвижский князь.

— Пан гетман, Вы повторяете мои ошибки, пан гетман, — нервно заговорил Кароль, — я так долго сидел в ненавистном мне стане Августа, что дождался, пока шведы спалили мой Несвиж. Лучший замок Речи Посполитой, символ нашей силы и красоты сгорел, и теперь я не уверен, что лично сам успею его восстановить. Наверное, уже дети мои завершат сей труд. И это мне поделом, пан гетман! Сидел, как дурак, да смотрел, как с одной стороны меня жгли мои союзники московиты, а с другой враги — шведы. И какой смысл держаться за царскую свитку, когда он, царь, ведет себя хуже врага? Так уж лучше со шведами против московитов, тем более что воевать царская армия так и не научилась. Она только научилась с бабами да детьми малыми воевать да хаты литвинские и русинские палить. Вот это они умеют!

— Злые и несчастливые наши початки, — говорил Мазепа Каролю, опустив лысую голову с выстриженным длинным оселедцем, — знаю, что Бог не благословит моего намерения. Теперь все дела инако пойдут…

— Не вы ли, пан гетман, говорили, что только дурак не отложится от лагеря царя за все, что он вам сделал? — спрашивал Кароль, упорно желая вытащить Мазепу из враждебного стана.

— Говорил. Но присягал же я царю!

— Присягали? — возмущенно воздел руки Кароль. Он встал и принялся расхаживать перед сидящим у края стола гетманом.

— О какой присяге вы говорите, пан Мазепа?! — возмущался Кароль. — Ответьте мне лучше, по праву ли царь удерживает Киев? Ведь вспомните артикул договора Вечного мира от 1667 года! Царю разрешалось оставить войска в Киеве всего на два с половиной года! Увел ли отец царя Петра свои войска через эти два с половиной года? Нет! И через пять лет не увел! И через десять! Вообще не увел! Исправил ли ошибку папаши наш буйный реформатор и поклонник справедливых и правильных во всем немцев Петр? Тоже нет! Так что забудьте о присяге, пан гетман! Присяга для негодяя не стоит и ломаного гроша. Царь сам нарушил уже не одну присягу, и шведам данную, и нам! Он шведам тоже клялся не нападать на них. А как и какой присягой объяснить его разбойные деяния в наших городах и весях? Оскверненная София Полоцка — вам, православному человеку, ничего не говорит? Дьявол он, этот царь! Антихрист! Не православный и не христианин вовсе! Как наш Казимир Лыщинский! Но тот, правда, лишь Бога отрицал, да никого не убивал и не жег.

— Это верно, — кивал грустно обвисшими усами Мазепа, — верно, пан Кароль Станислав. И чего я ждал? Думал до последнего, что, может, одумаются они! Так ведь нет… Батурино сожгли наше. Сволочи… За что? Может, Украйна, устрашенная Батурином, будет бояться стать с нами заодно?

— Украйна ваша должна прежде всего защиту получить! — подался вперед Кароль, стараясь заглянуть в голубые подпухшие глаза Ивана Мазепы. — А кто ее защитит, если шведы — враги, а московиты — союзники, но хуже врагов себя ведут? Батурино сожгли, — усмехнулся невесело Несвижский князь, — у меня пальцев не хватит на обеих руках, чтобы перечислить половину хотя бы того, что пожгли москали в моей земле! А вот что пишет мне знакомый шведский офицер с границы Литвы и Руси, — Кароль извлек из кармана лист и зачитал: — «На 40 миль пути все деревни сожжены, все съестные припасы и фураж испорчены, так что мы не нашли там ничего, кроме голой пустыни и лесных пространств, в которых уже погибло великое множество людей и бесчисленное количество лошадей и другого скота… Мы находились в опустошенной стране…» Вот! — Кароль потряс листом в воздухе. — Вот что ждет вас, пан гетман! И я не пугаю. Ибо был с армией Августа в Лифляндии и слышал, что там московиты делают то же самое. По приказу Петра. Царь воюет, как старинный паганский король, как гунн Атилла, когда воевали мечами да стрелами только. Разве это по-христиански?

— Волки, — нервно пригладил серые от седины усы Мазепа, — волка пока не убьешь, передушит все стадо… Ухожу я от Петра. Мочи моей больше нет с волком жить.

Сентября 8-го дня, на день святого мученика Сазонта, перед Нарождением Наисвятейшай Панны, Могилев на целый день оказался объятым пламенем пожаров… Менее месяца до этого несчастья армия шведов, соорудив с помощью финских и шведских мастеров два новых моста через Днепр по Смоленскому тракту, присоединив к себе Могилевских добровольцев, перешла на другой берег славной реки легендарного пути «из варяг в греки», чтобы продолжить поход навстречу битве с врагом.

Ну а в Могилев вернулись московиты. «По приказу царя Петра Алексеевича москва, калмыки и татары в вышеупомянутый день, ровно с восходом солнца, окружили место со всех сторон. Местные закрыли все ворота, по тревоге ударили в колокола, но заметили, что замок уже горит», — записал Могилевский хронист Арэст… Горожане открыли ворота, просили пощады, но все напрасно… Захватчики лишь дали один час, чтобы из ратуши в склеп вынесли все ценные городские книги. В то же время калмыки стали громить магазины, грабить и поджигать. Брали все: одежду, отнимали деньги у могилевчан, бросались на предместья и грабили там тоже… Когда же огонь занялся со всех сторон города, то негодяи быстро уехали вон… Люди хватали детей и самое ценное, что можно было унести в руках, и бежали. Кто-то пытался тушить пожар, кто-то просто голосил:

— Гэта ўжо Масква высякае места!

Православный священник в черной рясе, воздев руки к небу, кричал:

— Горы-горы, прытуліце нас, бо хто ж сьцерпіць дзень гневу Божага!

Полыхали крамы, хаты, полыхали церкви. Один деревянный православный храм, быстро, как порох, выгорев, рухнул, подняв облако огненных искр пепла… Упал и покатился церковный колокол, жалобно глухо позвякивая языком… Церковные купола, недавно отремонтированные, горели, трещали, ломаясь, падали обугленными кусками на землю, окутанную черным дымом…

Горел город, рушились от огня его церкви, в смятении носились меж полыхающего пламени и черного дыма люди с ведрами, тщетно пытаясь потушить разбушевавшегося «красного петуха»… Горел крупнейший торговый центр Восточной Европы, конкурент Гданьска, Риги и Вильны…

Петр генералу Боуру: «Господин генерал-порутчик. Письмо Ваше без числа писанное я получил, на которое ответствую. Первое, чтобы все, как уже и прежде указ дан вам, пред неприятелем жечь, не щедя отнюдь ничево, а именно знатных мест и Витебский уезд, сим куды обращение ваще будет разорять без остатку, хотя Польское или свое. Piter».

Генерал Боур Петру: «В Могилев сего числа отправил в партию майора Видмана, с ним драгун 300, казаков 500 и по указу вашего величества приказал управить повеленное, а со оными майором поехал вашего царского величества господин атьютант Бартенев».

Генерал Боур Петру: «Отьютант Бартенев вчерашнего 9 дня сентября из Могилева приехал в добром здоровье и по указу вашему исполнено».

Бартенев Петру: «А местечка Могилев в замке и предместье все выпалили. А от Могилева по дороге деревни и местечки Дрыбин и Горы все попалили».

Могилев был во власти пожара. Горела цитадель православия во славу православного царя.

Глава 27

Обоз Левенгаупта

В то время как главная армия короля собиралась сворачивать в Русь, вспомогательный курляндский корпус под предводительством генерала Адама Людвика Левенгаупта с обозом для армии шведского короля медленно вползал на территорию Литвы, чтобы доставить в район Полтавы провиант для королевского войска… К самому корпусу, стоявшему в сотне верст к северу от Вильны, Адам Левенгаупт прибыл только 28-го июля. Через сутки там же к курляндскому войску присоединился и оршанский князь Микола Кмитич с отрядом могилевских волонтеров… Микола, конечно же, не мог отказать ни Карлу, ни своему старому боевому товарищу по венскому походу и выступил в качестве навигатора на дорогах, которые отлично знал.

Уже выехав из Могилева и пройдя с отрядом с десять верст, Микола вспомнил о просьбе Авроры, чуть было не проломил себе лоб, с досады ударив ладонью, и уже собирался было повернуть коня обратно, но потом сказал сам себе: «Письмо я передам, когда вернусь с обозом. Возвращаться и поздно, и плохая примета…»