Мой сын маг - Кристофер Сташеф

— Аллах не допустил бы таких страданий! — запротестовал Тафа.

— Между тем живые люди страдают каждый день, а когда страну раздирают войны, люди страдают в тысячу раз сильнее. Их крики будут терзать ваш слух еженощно, молодой человек, и их смерти лягут тяжким бременем на вашу совесть.

— Жизнь человека что-то значит, только покуда она служит делу воцарения ислама! — сердито проворчал один из стариков.

— Всякая человеческая жизнь для Бога священна, — возразил Рамон. — И когда ты приносишь боль кому бы то ни было, ты приносишь боль Господу, кого бы ты ни обидел — даже самого распоследнего бедняка!

— Богохульство! — вскричал старик. — Махди, ты своими ушами слышал этого еретика. Вот так эти христиане и пытаются творить богов из людей!

— Твоя война — священная война, махди! — вскричал другой пожилой мужчина. — И уж конечно, ты не станешь прислушиваться к лживым речам этих людей — они твои враги! Они только того и хотят, чтобы ты перестал одерживать победы ради Аллаха!

— Мы хотим, чтобы мавры и христиане стали друзьями, — возразил Мэт.

— Ага! — брызнув слюной, яростно прошипел третий старик. — И чтобы мавры сидели в Марокко, а христиане жили-поживали в Ибирии! Господин Тафа, разве ты не видишь, что эти люди стремятся ответить предательством на твое гостеприимство?

— Я вижу, что они противятся распространению ислама, — жестко проговорил махди. — Между тем мы не можем просто так взять и отрубить голову лорду Магу Меровенса.

— Если ты сделаешь это, ты избавишься от одного из своих самых могущественных врагов!

Мэт судорожно вдохнул, припомнив одну особо кровавую сцену из Байрона.

— Если я обезглавлю его, — задумчиво проговорил Тафа, — на меня обрушится гнев королевы Меровенса и всех ее союзников, и если я хоть сейчас готов сразиться с войском королевы, то к сражению с объединенными войсками я пока не готов. Нет. Я должен как следует обдумать то, как мне поступить с этим неверным. — Голос махди вдруг стал печальным. — Жаль, что ты не понимаешь истины, лорд Маг. Я бы высоко оценил дружбу с тобой.

— Я и предложил тебе дружбу, господин Тафа. — Мэту было не на шутку страшно. Не говоря уже обо всем прочем, они с отцом были в численном меньшинстве. — И до сих пор предлагаю.

— От такого предложения нелегко отказаться, — сказал Тафа. — Но я должен старательно обдумать, как мне с вами поступить, дабы не совершить ошибки и не предать дело ислама. Этой ночью вы будете моими гостями и к вам будет проявлено все гостеприимство, на какое мы способны.

— Все сокровища, кроме свободы, да?

— Вот этого, увы, я вам подарить не могу, — ответил Тафа и махнул рукой стражникам. — Раскиньте шатер и отведите туда наших гостей.

Стражники поклонились и развернулись к Мэту и Рамону. Их было шестеро высоченных, мускулистых, с сурово горящими глазами.

Рамон сердито набычился.

— Вы очень добры, — поспешно поблагодарил Мэт. — Нам очень повезло, что вы так гостеприимны. — Он поклонился Тафе и побыстрее развернулся к выходу из шатра. — Чур, я первый погляжу, какие здесь удобства, папа.

Рамон удивленно выпучил глаза, но тут же улыбнулся и последовал за Мэтом.

Глава 17

Пока раскидывали шелковый шатер, стражники обвели Мэта и Рамона вокруг него несколько раз — для того, чтобы «гости» убедились: вход в шатер, а значит, и выход из него, только один, и на каждом углу стоят по два часовых.

— А все-таки приятно чувствовать, что ты в безопасности, — пошутил Мэт.

Отец испытующе глянул на него и ответил в тон:

— Да, приятно будет выспаться, зная, что с нами ничего не случится.

Как только шатер поставили и откинули переднее полотно, Мэт и Рамон в сопровождении двух стражников вошли внутрь. Один из стражников разжег светильник, другой приготовил чашу и кувшин для умывания, а затем принес поднос, на котором стоял медный кофейник и две пиалы. Затем стражники ретировались, оставив отца и сына наедине.

— Неплохо, — заключил Мэт, оглядевшись по сторожам. Серый шелк стен, приятное тепло восточного ковра под ногами. — Во всяком случае, здесь посимпатичнее, чем в любой из тюрем, где мне случалось побывать.

Рамон уставился на сына.

— Ты сидел в тюрьме! — удивленно воскликнул он.

— Не меньше раза в год с тех пор, как угодил в Меровенс, — отвечал Мэт. — Ничего не поделаешь — так уж оно ведется, если отвоевываешь у злобных тиранов право на престол для законной наследницы. — Мэт улыбнулся. — Но, конечно, если ты влюблен в эту самую наследницу, можно и потерпеть такие маленькие неудобства.

Пристальный взгляд Рамона сменился улыбкой, в которой теплота и понимание сочетались с гордостью.

— Можно, если не совершил ничего дурного.

— Только с самой что ни на есть пуританской точки зрения, если уж очень придираться. — Мэт на секунду задумался. — А вообще в этом мире угодить за решетку можно и за то, что совершил правое дело.

Рамон ухмыльнулся:

— Что ж, если ты был преступником, так сказать, достойным, то я ничего не имею против.

— По крайней мере из всех тюрем, где я побывал, эта — первая, где подают кофе, — отметил Мэт и шагнул к низенькому столику. Опустившись на разложенные вокруг столика мягкие подушки, он принюхался к восхитительному аромату, шедшему из небольшого медного кофейника. — Честно говоря, вообще впервые вижу в этом мире кофе! Как только уладим все с этим маленьким недоразумением — ну, в смысле, с завоеванием, — нужно будет наладить регулярные закупки.

— Но не собираешься же ты сидеть здесь сложа руки!

— А что я могу поделать? — Мэт выразительно скосил глаза в сторону шелковой стенки шатра и пальцем указала на свое ухо.

Рамон широко раскрыл глаза. Намек он понял — у стен были уши. Он опустился на подушки напротив сына, сунул, руку во внутренний карман своего средневекового дублета и вынул вполне современный блокнот и шариковую ручку.

Мэт усмехнулся:

— Старина-профессор во всей своей красе!

Отец кивнул, указал на ухо и ответил:

— Старые привычки не умирают из-за смены декораций.

Тут он не погрешил против истины: Мэт не мог припомнить случая, чтобы у отца по карманам не была рассована хоть какая-нибудь писанина. Между тем следовало продолжать непринужденную болтовню, дабы те, кто находился по другую сторону шатра, не разволновались и не стали гадать, что за козни задумываются внутри. Отец Мэта, видимо, был того же мнения.

— Я виноват в том, что мы попали сюда, Мэт, — сказал Рамон. — Мне просто невмоготу было слышать эти разговорчики. — С этими словами Рамон передал сыну блокнот.

— Не переживай, — утешил отца Мэт. — Ты опередил меня всего-то на минутку-другую. — Мэт что-то нацарапал в блокноте. — Пойми, я, наверное, постарался бы сказать то же самое, что и ты, но более мягко. Как бы то ни было, это все равно прозвучало бы для них богохульством. Источник христианства и ислама, может быть, один и тот же, но вот в том, как приверженцы этих учений видят мир, есть фундаментальные различия.