Чаша огня - Сергей Дмитрюк

Влад Стив замолчал, зябко подернув плечами. Я заметил, как Палай Рам недоуменно посмотрел на Дана Эузу, но тот был поглощен своими мыслями.

— Я понимаю вас, Влад, — наконец, медленно произнес Эузу. Несколько секунд молчал, словно, взвешивая что-то. Затем твердо сказал: — Но я не дам на это своего согласия, хотя вы и мой друг. Я никак не могу допустить потерю для Системы такого опытного и знающего работника, как вы. Эмоции, дорогой Влад, все это только эмоции! В этом нет никакого здравого смысла! В происшедшем виноваты не вы, и даже не этот молодой человек — виноваты мы все, общество, Трудовое Братство! И не стоит сейчас оценивать степень вины каждого в отдельности, потому, что это уведет нас в сторону от истины.

Стив хотел, было возразить, но Дан Эузу остановил его жестом руки. В это время откуда-то издалека донесся призывный перезвон серебряных колокольчиков. Эузу поднял голову и прислушался.

— Начало заседания Совета. Нам пора!

Он повернулся ко мне.

— Подумайте о том, что вы скажите Совету.

— Я думаю об этом с той самой минуты…

Эузу внимательно посмотрел мне в глаза, одобрительно покачал тяжелой головой и повернулся к выходу. Я остановил его за локоть.

— Скажите, какова судьба спасенных нами женщин?

Глаза Эузу смягчились.

— Для них все уже позади. Скоро они смогут вернуться к прежней жизни, и может быть смогут забыть о случившемся.

— А Натан Мелех? Его удалось взять живым?

— Да. Захватили его и десяток его приспешников, которых он, пользуясь своими знаниями, обратил на свою сторону. Нам удалось предотвратить поистине чудовищные замыслы этого человека. Однажды осужденный Трудовым Братством, он не одумался, не встал на путь исправления, а задумал еще большее злодеяние. Он хотел использовать наших женщин, как некий биологический материал для создания каких-то «сверхчеловеков», которыми вознамеривался управлять, захватив нашу планету, и поменяв на ней существующий общественный строй. Много крови могло пролиться на Земле, многим людям мог он причинить страдания. Такое уже было в истории человечества, и осталось в нашей памяти, как фашизм. Но вы остановили этого человека, и теперь его ждет заслуженная кара…

Перезвон колокольчиков повторился снова. Дан Эузу нахмурился.

— Пора! Идемте.

Огромный амфитеатр зала заседаний был полон народа. Я остановился у входа и оглядел бесчисленные ряды. Мы стояли на самой высокой точке, а там, внизу, на крохотном пятачке, виделась прозрачная трибуна — такая маленькая и беззащитная перед этой торжественной громадой. Я оглянулся на своих спутников. Лицо Влада Стива было бледным, но в глазах, в самой глубине их, теплилась искорка надежды. И ободренный этой надеждой, я стал спускаться вниз, к трибуне, провожаемый сотнями пытливых глаз.

К полудню жара стала совсем невыносимой. Никогда раньше в это время года не было так жарко в этих широтах. Казалось, весь мир перевернулся, вопреки всем законам природы. Раскаленная, пахнущая сухой пылью, земля обжигала ноги сквозь подошвы ботинок. Душные знойные волны испарений клубились над горизонтом, поднимались в серое, пронизанное солнцем небо. Неподвижный горячий воздух висел над Ракетодромом плотным покрывалом. В нем тонули, теряя четкость очертаний, и низкие постройки из розового плавленого камня, и длинные стеклянные ангары, отражавшие солнечный свет подобно гигантским зеркалам, и острые иглы бетонных надолбов, окружавших взлетное поле с востока, и корпуса ракетопланов, стоявших на резервной полосе, разбитой на аккуратные правильные квадраты белого и голубого цветов.

Наконец, я отыскал стартовую площадку номер шестнадцать. Нужный мне ракетоплан стоял в самом конце взлетной полосы, на разгрузочном доке — видавший виды, потрепанный «космическими ветрами», не раз обитый метеоритами и обожженный жаркими лучами далеких солнц. В нем не было той парадности, которая обычно присуща мощным лайнерам дальних рейсов, рассчитанным на сотни пассажиров, не было сверкающей обшивки, надраенных до зеркального блеска «лепестков» отражателей пассажирских палуб. Это был самый обычный грузовой корабль, выкрашенный в синий цвет с широкой красной полосой по всему борту. У самой пилотской кабины красовался четкий номер 1453. Слой защитной эмали здесь сильно потрескался, слегка обнажив голубоватую нейтридную броню корпуса. Оба выходных люка — основной и аварийный — были открыты. Толстые бронированные двери тускло поблескивали серой сталью внутренней обшивки. К основному люку вел посадочный трап, подвезенный мощным тягачом на гусеничном ходу. Из аварийного люка была сброшена тонкая алюминиевая лестница.

Я запрокинул голову и посмотрел наверх. За темными стеклами поста управления двигались какие-то неясные тени, прыгали солнечные блики. Защитные фильтры ионизации были подняты, но рассмотреть все равно ничего невозможно. Обернулся. Влад Стив и Юли бредут вдоль каменной стены, укрываясь от палящего солнца в узкой полосе тени. Стив смотрит себе под ноги и выглядит еще более хмурым и сосредоточенным, чем вчера. Тяжелые шаги его подминают пыльную выгоревшую траву на обочине дорожки. Юли идет рядом, стараясь не отставать от него ни на шаг. Время от времени она безучастно озирается по сторонам. Было видно, что жара действует на нее угнетающе. Она взглянула на меня, и на губах ее появилось некое подобие улыбки, но тут же исчезло.

Я подался всем телом вперед, и инстинктивно выпрямился, потому, что раскалившаяся на солнце рубаха обожгла мне спину. Влад Стив остановился, вытер платком вспотевшее лицо. Щурясь на солнце, посмотрел на ракетоплан. Я протянул Юли руку, помогая перепрыгнуть узкий желоб, по которому стекала зеленоватая вода. Ладонь у нее была сухой и горячей. Юли убрала за ухо упавшую на лицо прядь волос, быстро посмотрела мне в глаза, и тут же потупила взор, отвернулась в сторону. Крохотные бисеринки пота поблескивали на ее лбу. С самого утра мы не обмолвились и десятком слов. Не сговариваясь, и я, и Стив, и Юли избегали говорить о предстоящем расставании. Но сейчас мне стало невыносимо от этого тягостного молчания. Стараясь заглушить в себе желание заговорить хоть о чем-нибудь, я глубоко вдохнул воздух, и едва не задохнулся, — сухой жар обжег мне легкие и горло. Откашлявшись, я снова посмотрел на Юли, и опять прочел в ее глазах смущение, словно ей было стыдно за то, что она поехала со мной на Ракетодром, за то, что была со мной рядом вчера, все эти дни, была всегда, за свою любовь и преданность.

— Что с тобой?

Я взял ее за плечи, стараясь заглянуть в глаза. Она подняла ко мне лицо, и тут же потупилась снова. Молча, покачала головой. Я отпустил ее, хотя мне очень хотелось прижать ее к своей груди, окунуться лицом в ее волосы, забыться и уснуть. Вздохнув, я снова посмотрел на ракетоплан.

Из овального чернеющего проема главного входа показалась чья-то лохматая голова. В следующее мгновение на верхнюю площадку посадочного трапа вышел высокий и худощавый мужчина в синем комбинезоне с нашивками штурмана Звездного Флота и в высоких ботинках звездолетчика. Он вытянул за собой из нутра ракетоплана толстый змеистый кабель, намотал его на поручень трапа, и посмотрел на нас. На раскрасневшемся от жары лице его не было ничего, кроме сонливой усталости. Без интереса он оглядел нас троих и так же быстро скрылся за бронированной дверью входного люка.

Я взглянул на часы и повернулся к своим спутникам.

— Пора?

Юли смотрела на меня снизу вверх, потерянно и тоскливо. Я перевел взгляд на Влада Стива. Он ворошил ногой серую пыль на краю бетонного поля. На нас он даже не смотрел.

— Да, пора. До старта осталось двадцать минут. Вам нужно идти в укрытие.

Я снова взял ее за плечи. Она вся напряглась, но глаз на этот раз не отвела.

— Я всегда мечтал подарить тебе весь мир, а дал только горе… Прости меня, если сможешь.

Юли опустила веки. Кончики ее губ дрогнули. Мне показалось, что она вот-вот заплачет, но глаза ее оставались сухими. Она еще ниже склонила голову, произнесла совсем тихо:

— Не могу плакать… наверное, все слезы уже выплакала.

Она посмотрела на меня, и глаза ее сухо блеснули. Я подошел к Стиву, пожал ему руку.

— И вы простите меня. Я был плохим учеником и неверным другом… Вы многое сделали для меня, но я был не достоин вашей заботы… Никогда.

Стив смотрел себе под ноги, непривычно сутулясь, и молча, разминал пальцами тонкий сухой стебелек. Я хотел еще что-нибудь сказать ему, но понял, что все слова сейчас бессмысленны. Что я мог сказать ему в эти последние минуты? Я растерянно оглянулся на Юли — безнадежно поникшую и съежившуюся, словно от пронзительного холода — и быстро зашагал к ракетоплану.

Юли нагнала меня у самого трапа.

— Максим!

Я оглянулся. Запыхавшись от быстрой ходьбы, она остановилась в полушаге от меня, взяла меня за руку. Лицо ее было бледным, несмотря на жару, а в глазах стояла какая-то незнакомая мне твердость. Я открыл, было, рот, но она быстро прильнула ко мне и поцеловала меня в губы. Всю свою оставшуюся жизнь я буду помнить этот ее поцелуй! Я едва взял себя в руки, чтобы тут же не бросить все, и не уйти с ней отсюда, куда глаза глядят.