Шестая жена короля Генриха VIII - Ф. Мюльбах

Однако пока еще не перешли к реальным наслаждениям — двор был занят духовною пищею. Избранное, блестящее общество, наполнявшее зал, еще было принуждено некоторое время молчать и подавлять в себе злословие и клевету, шутки и лицемерие.

Только что наступила пауза. Король и Крук представили пред двором сцену из «Антигоны», и теперь двор отдыхал после сомнительного, хотя и «высокого» наслаждения внимательно слушать речь, в которой не понимаешь ни слова, но которую необходимо находить прекрасной, так как король сам был очарован ею.

Генрих VIII снова опустился на золотой трон и отдыхал от чрезвычайного напряжения; невидимый оркестр исполнял пьесу, написанную самим королем; своим торжественным и серьезным ритмом она представляла странный контраст с этим блестящим залом и собравшимся в нем великолепным и веселым обществом.

Так как король приказал всем быть веселыми, то повсюду начался непринужденный разговор. Поэтому было вполне естественно, что там и сям раздавался смех и двор, по-видимому, вовсе не обращал внимания на утомление короля.

Впрочем, Генриха уже давно не видели таким веселым и оживленным, как в этот вечер. Он так и сыпал шутками, заставлявшими мужчин смеяться, а дам краснеть — и среди них больше всего юную королеву, сидевшую рядом со своим супругом на великолепном троне и украдкою бросавшую страстные взоры на любимого человека, ради которого она охотно отреклась бы от королевской короны и трона.

Увидев, как Екатерина покраснела, Генрих стал самым нежным тоном просить у нее прощения за «те глупые шутки, которые заставили ее покраснеть и тем самым сделали ее еще более очаровательной и прекрасной». Его слова были так нежны и искренни, его взгляд так любовен, что никто не мог сомневаться в том, что его супруга пользовалась его величайшим расположением и самой нежной любовью.

Только те немногие лица, которым была известна тайная подкладка этой выставляемой напоказ нежности короля, понимали всю ту опасность, которая угрожает королеве, так как Генрих был страшнее всего именно тогда, когда льстил, и разрушительнее всего был его гнев по отношению к тем, кого он только что целовал и уверял в своей милости.

То же подумал и граф Дуглас, когда увидел с какою нежностью во взоре беседовал со своей супругой Генрих VIII.

За королевским троном стоял Джон Гейвуд в своем фантастическом одеянии. Король то и дело разражался громким смехом над его саркастическими и насмешливыми замечаниями.

Вдруг шут заметил ему:

— Ваше величество! мне не нравится сегодня ваш смех. Он отзывается желчью. Не находите ли и вы то же самое, ваше величество?

С этим вопросом Гейвуд обратился к королеве.

Она очнулась от своих сладких грез.

А это только и было нужно Джону Гейвуду. Поэтому он повторил свой вопрос.

— Неправда, — ответила она, — я нахожу, наоборот, что его величество сегодня — настоящее красное солнышко, и лучезарен, и светел, как оно.

— Было бы вернее сравнить его с полной луной, ваше величество, — со смехом подхватил шут. — Взгляните, однако, как весело болтает там граф Арчибальд Дуглас с герцогинею Ричмонд!… Люблю я этого доброго графа! Он всегда напоминает мне змею медянку, собирающуюся ужалить кого-нибудь в пятку, и потому вблизи этого вельможи я обыкновенно превращаюсь в журавля. Я стою на одной ноге, будучи уверен, что в таком случае граф не ужалит меня в другую. Ваше величество, на вашем месте я не велел бы умерщвлять тех, которых ужалила медянка, но уничтожал бы самих медянок, чтобы ноги честных людей оставались в безопасности от них.

Король кинул на него беглый, испытующий взгляд.

Но Гейвуд отвечал на это улыбкой и продолжал:

— Убивайте медянок, ваше величество! А когда приметесь уничтожать пресмыкающихся гадов, то будет нелишне дать при этом хорошего пинка и попам. Давно уже не жгли мы живьем никого из этого отродья, и они опять становятся буйны и злы, какими были и будут всегда. Я даже замечаю, как благочестивый и кроткий архиепископ винчестерский улыбается необычайно веселой улыбкой, беседуя вон там с леди Джейн; а это — дурной знак, потому что архиепископ улыбается лишь в том случае, когда ему опять удалось подцепить какую-нибудь бедную человеческую душу и приготовить ее на закуску своему владыке — я подразумеваю под этим конечно не вас, мой король, но дьявола. Ведь дьяволу вечно хочется пожирать благородные человеческие души, и тому, кто поймает для него таковую, он дает отпущение грехов на один час. Вот почему архиепископ ловит такое множество душ; ведь, греша ежечасно, он ежечасно нуждается в отпущении.

— Вы сегодня страшно язвительны, Джон Гейвуд, — улыбаясь сказала королева, тогда как король глубокомысленно и серьезно уставился взором в землю.

Слова Джона Гейвуда задели больное место в его сердце и невольно возбудили в недоверчивом монархе новые сомнения. Он не доверял не только обвиняемому, но также и обвинителю, и если наказывал одного как преступника, то был не прочь наказать и другого, как доносчика.

Он спрашивал себя, с какою целью граф Дуглас и архиепископ Гардинер взводили обвинение на королеву и зачем они нарушили его собственное спокойствие и доверие к жене.

В этот момент, когда он смотрел на свою прекрасную супругу, сидевшую с ним рядом с такой спокойной веселостью, непринужденно и приветливо улыбаясь, в нем закипел жестокий гнев не против Екатерины, но против Джейн, обвинявшей ее.

Ведь королева была так мила и красива! Зачем люди не хотели предоставить ему наслаждаться супружеским счастьем с нею? Зачем они вздумали разрушить его сладостный обман? Но может быть, она и не была виновной? Наверно нет. Таким веселым и ясным не может быть взор преступницы, так непринужденно, так девственно-нежно не может быть обращение распутной женщины!

Вдобавок король чувствовал себя изнуренным и пресыщенным; даже сама жестокость может надоесть, и в этот час Генрих не чувствовал никакой склонности к кровопролитию.

Сердце Генриха VIII (в подобные минуты умственной вялости и телесного расслабления у короля даже оказывалось сердце) было готово произнести слово помилования, как вдруг его взор упал на Генри Говарда, который стоял со своим отцом, герцогом Норфольком, недалеко от королевского трона, в кругу блестящих и благородных лордов.

Генрих VIII почувствовал смертельный укол в грудь, и его глаза стали метать молнии по направлению к этой группе.

Как гордо и внушительно выделялась среди окружающих фигура молодого графа! Как заметно возвышался он над всеми прочими! Как благородно и красиво было его лицо! Как царственны осанка и вся его наружность!

Генрих должен был сознаться себе во всем этом, и такое вынужденное признание заставило его возненавидеть соперника.