Полное собрание сочинений. Том 17 - Л Н. Толстой

«Вотъ вамъ», сказалъ онъ, таинственно всовывая ямщику въ руку всю 5 рублевую бумажку точно такимъ же образомъ, какимъ онъ дѣлалъ этотъ маневръ съ докторомъ. При томъ же въ скоромъ времени мужики повышли изъ комнатъ, нужнѣйшія вещи были разобраны, постели постелены, жена перестала возиться и сѣла возлѣ своего мужа. Не поѣхать ли нынче къ Марьѣ Ивановнѣ? А въ баню? Тебѣ надо отдохнуть, Pierre, сказала она подавая ему трубку, и улыбка сдержанной веселости морщила ея губы. Въ этой улыбкѣ подразумѣвалось и то, какъ онъ спотыкнулся нынче, и то, что теперь все хорошо, и то, что она его любитъ теперь и любила 40 лѣтъ и всегда будетъ любить, и то, что она знаетъ, какъ онъ ее любитъ. «Да», отвѣчалъ мужъ, и такая же улыбка играла на его старческихъ губахъ. <Она знаетъ, думалъ онъ, глядя въ ея <большіе черные> милые сѣрые глаза, она знаетъ, какъ я люблю баню, и знаетъ, что я не поѣду безъ нея, и хочетъ меня надуть, что ей хочется. Пускай думаетъ, что я вѣрю. Онъ согласился и устроилъ такъ, что съ Сережей поѣхалъ къ Каменному мосту.>

* № 2.

Но та комната для избранной молодежи (хоть не молодежи, потому что тамъ бываютъ люди 45 и 55 лѣтъ), но для избранныхъ веселыхъ мущинъ, имѣющихъ что-то. Въ чемъ состоятъ условія избранія, мнѣ бы было очень трудно сказать, хотя я очень хорошо зналъ избранныхъ. Не богатство, не знатность, не умъ, не веселость, ни французскій языкъ, а что-то такое. Я зналъ очень многихъ мущинъ, горячо желавшихъ утвердиться въ этой комнатѣ и предлагавшихъ шампанское во всякое время и всегда платившихъ за него (что очень рѣдко), но не утвердившихся почему-то; шампанское было не то, которое надо было, и не такъ предложено и не во время — не въ тактъ однимъ словомъ; я зналъ другихъ, сгоравшихъ желаніемъ быть принятыми въ число избранныхъ, отлично выражавшихся на французскомъ языкѣ, представлявшихъ изъ себя развратниковъ, но опять не въ тактъ, и выходило такъ, что то самое, чѣмъ эти люди хотѣли заслужить избраніе, послужило имъ укоромъ, и они удалялись въ большую залу и зимній садъ.

Другіе, напротивъ, не имѣли, казалось, ничего, не имѣли ни ума, ни имени, ни веселости, ни молодости, ни даже денегъ и были самыми коренными жителями «комнаты». Со временемъ придется съ однимъ изъ нашихъ героевъ побывать въ «комнатѣ», и тогда читатель, надѣемся, пойметъ всѣ ея таинства. — Теперь прислушаемся только къ тому, что говорилось въ ней по возвращеньи Г-на <Шевалье> Ложье. — Увѣряю васъ, читатель, что я по французски выражаюсь очень хорошо, а написать могъ бы разговоръ даже и очень, очень недурно, повѣрьте мнѣ; поэтому не буду писать разговоръ этотъ на томъ языкѣ, на которомъ онъ происходилъ, а передамъ его по русски, что и буду дѣлать впродолженіи всей этой исторiи. «А вы любите свѣжихъ женщинъ, М <Шевалье> Ложье, я знаю», — сказалъ одинъ изъ гостей.

* № 3.

<Глава 3.>

Молва о пріѣздѣ Лабазовыхъ произвела другое впечатлѣнiе въ клубѣ. —

«Въ клубѣ». Легко сказать «въ клубѣ», но объяснить читателю вполнѣ значеніе этаго заведенія, значеніе каждой комнаты, отъ швейцарской до разговорной «умной» комнаты и всѣ силы ума и сердца, сосредоточенные и переплетенные въ этомъ общественномъ заведеніи — дѣло великой трудности, которое мы постараемся совершить опять таки въ свое время, когда мы послѣдуемъ въ это знаменитое заведеніе за однимъ изъ нашихъ героевъ. Для поверхностнаго наблюдателя покажется все очень просто, но почему въ швейцарской одинъ старичекъ, котораго входъ въ заведеніе возвѣщенъ громкими двумя звонками, чешется своимъ гребнемъ и спрашиваетъ швейцара «Шлёпинъ здѣсь ли?» а другой, юноша, краснѣя ходитъ по комнатѣ, ожидая, чтобъ его записали, и швейцаръ напоминаетъ ему, что надо отдать шляпу? почему эти господа съ пріѣзжимъ изъ Петербурга сидятъ на диванѣ въ первой комнатѣ и не играютъ, a другіе садятся во второй комнатѣ и требуютъ картъ, третьи у стеклянныхъ дверей, четвертые въ бильярдной, а пятые въ колонной? Почему у шести или семи столовъ не достаетъ партнеровъ, а партнерамъ въ одно и тоже время недостаетъ партій? Почему этотъ юноша, выйдя изъ инфернальной комнаты, находится въ испаринѣ и ѣстъ уже восьмую грушу, и почему этотъ старецъ оглядываетъ второй разъ груши и всетаки не беретъ ни одной, а проходитъ въ сосѣднюю благовонную дверь, даже не кивая головой въ отвѣтъ на подобострастное здорованье маленькаго сморщеннаго благовоннаго лакея? почему у господъ адъютантовъ, въ бильярдной играющихъ въ табельку, стоитъ налитое шампанское, которое они не пьютъ, а въ колонной въ дверяхъ стоитъ мущина, ковыряющій въ зубахъ и жадно смотрящій на одного изъ игроковъ? почему эти два мущины отлично играютъ въ пирамидку, и никто не смотритъ на нихъ, и почтительная и большая публика молчаливо возсѣдаетъ на высокихъ диванахъ, чтобы созерцать игру старца, едва едва попадающаго кіемъ въ шаръ и, прихватываясь за бортъ, сѣменящаго вокругъ бильярда? почему въ газетной одинъ юноша перебираетъ всѣ журналы, не читая ни однаго, а одинъ старецъ генералъ, глядя сквозь лорнетку на газету, сидитъ долго на одномъ мѣстѣ, не перевертывая страницы? Почему нѣкоторые мущины смѣло и прямо входятъ въ разговорную комнату, требуя чаю или трубку, a другіе, постоявъ у дверей съ видимымъ желаніемъ войти, отходятъ назадъ? Все это обнять очень и очень трудно. Молва о пріѣздѣ Лабазовыхъ, переданная между игрой въ табельку адъютантамъ, пившимъ шампанское, быстро пробѣжала по всѣмъ комнатамъ. Иванъ Васильичъ Пахтинъ, сидѣвшій не играя подлѣ стола, съ которымъ, ежели мы пробудемъ нѣсколько времени въ Москвѣ и будемъ обращаться въ порядочномъ обществѣ, намъ нельзя не познакомиться, услыхавъ это извѣстіе, почувствовалъ тотчасъ-же безпокойство въ ногахъ и необходимость пройтись по заламъ. Проходя по стеклянной комнатѣ, онъ подошелъ къ одному генералу и поинтересовался узнать о здоровьи больной невѣстки генерала — Графинѣ было гораздо, гораздо лучше, чему онъ былъ очень, очень радъ. А Генералъ не слыхалъ, что пріѣхалъ Лабазовъ.

— Что вы говорите? вѣдь мы старые пріятели. Какъ я радъ. Ахъ, бѣдный, что онъ выстрадалъ! его жена писала разъ моей женѣ. Но генералъ не досказалъ, что она писала, потому что его партнеры, разыгрывавшіе безкозырную, сдѣлали что-то не такъ. Говоря съ Иваномъ Павлычемъ, онъ все косился на нихъ, но теперь уже совершенно бросился къ нимъ и стуча по столу, доказалъ таки, что надо было играть съ семерки. Иванъ Павлычъ прошелъ дальше, тоже между разговорами сообщилъ двумъ, тремъ почтеннымъ людямъ свою новость. (Иванъ Павлычъ по годамъ и положенью находился на распутьи между молодымъ и почтеннымъ человѣкомъ; онъ былъ статской совѣтникъ и когда танцовалъ, то уже улыбался и разсказывалъ про это.)

* № 4.

Этотъ отзывъ смутилъ Иванъ Павлыча и, чтобы получить окончательное разрѣшеніе задачи насчетъ того, слѣдуетъ ли или не слѣдуетъ радоваться новости и какъ судить о ней, онъ направилъ шаги свои къ умной комнатѣ, въ которой засѣдали великіе политики, мыслители, ораторы, которыхъ онъ зналъ также коротко, какъ и молодежь кутилъ, и стариковъ сановниковъ, и журналистовъ, и литераторовъ, и знаменитыхъ изгнанниковъ. — До 56 года Иванъ Павловичъ держался болѣе людей сановитыхъ, господъ и дамъ, но никогда не разрывалъ связей съ своими полковыми, служебными и холостыми товарищами и послѣ своей женитьбы, камеръ-юнкерства и довольно значительнаго мѣста точно также и послѣ 56 года, во время котораго онъ недолго былъ въ недоумѣніи: «что все это значитъ?» онъ не разорвалъ своихъ связей съ сановитыми людьми, но сталъ болѣе придерживаться людей либеральныхъ и знаменитыхъ и, какъ тѣ такъ и другіе, казалось для него и для нихъ, были его пріятелями. Никто изъ этихъ пріятелей не могъ бы сказать, въ какихъ отношеніяхъ онъ находился съ Пахтинымъ, но что-то такое было. Пахтинъ всегда говорилъ немножно такъ, какъ будто онъ смѣется и кого-то передражниваетъ. Такъ что, ежели Богъ далъ, хорошо сказалъ, попалъ въ тактъ, такъ пускай это будетъ серьезно, не попалъ, такъ легко всякому понимать, что это была шутка. Кромѣ того, съ человѣкомъ, съ которымъ онъ говорилъ второй разъ, иногда даже и первый разъ въ жизни, онъ говорилъ, какъ будто напоминая ему старыя хорошія времена, когда они вмѣстѣ спорили, или волочились, или кутили, или ораторствовали. И такая была удивительная увѣренность у Ивана Павловича, что всѣмъ его собѣсѣдникамъ точно казалось, что, говоря съ нимъ, вспоминаются какія-то общія потѣхи буйной юности. Это было тѣмъ болѣе замечательно, что не только съ тѣми, съ которыми онъ говорилъ 2-й разъ, но ни съ кѣмъ никогда онъ не спорилъ, не кутилъ, не волочился, ничего не дѣлалъ. Невозможно было никогда уловить никакого его убѣжденія или вкуса, исключая однаго, что онъ терпѣть не могъ платить за что бы то ни было деньги и былъ убѣжденъ, что никогда не надо звать къ себѣ обѣдать, никогда не надо ставить шампанское и нанимать дорогихъ учителей своимъ дѣтямъ и т. п. —

Только съ однѣми этими убѣжденіями сталкивалась его супруга и убѣдилась, что эти по крайней мѣрѣ были непоколебимы. —