Собрание сочинений в четырех томах. 2 том - Борис Горбатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Только чтоб хорошую телеграмму, — проворчал дядя Терень. — Плохую не понесу.
Радист стал записывать: «Я жива, здорова, по тебе очень скучаю...»
— Скучаешь, как же, — буркнул старик, — ты еще про кино напиши.
«...очень скучаю... жду тебя не дождусь. Деньги получила, но все уже вышли. Но это ничего, хотя трудно мне. А затем оставайся здоров, себя береги. Целую. Твоя Фрося».
— Нет, нет! — закричал дядя Терень что было силы. — Не беру такую телеграмму. Не беру.
— Что ты, дед? — удивились радисты.
— «Просто целую» не беру. Пущай крепко-крепко, горячо целую, тогда понесу. Шалишь!
— Ну, крепко... крепко... горячо, — пролепетала Фрося в эфир. — Какие вы странные!
Радисты вписали: «крепко-крепко, горячо», и довольный дядя Терень через час шагал со своим мешком за плечами по бухте, трогал лед палкой и пел.
Теперь только бы поспеть домой к большой воде! Дядя Терень идет скорым маршем, где можно — напрямик через тундру, где нельзя — напрямик через залив. Он торопится. Надо успеть опять на все зимовья зайти, всем письма раздать и выложить то, что всего важнее, — новости. Капсе, как говорят якуты; пынель, как говорят чукчи.
Великое дело — новость! Человек, принесший новость, — нужный, желанный человек в тундре. Ему — красный угол в избе, ему почетное место у котка.
Но дядя Терень не чванится новостями, он ими не торгует. Он щедро раздает их встречному-поперечному, и они, сразу став крылатыми, летят по тундре. Новости важные, нужные: о том, где лед идет нынче, и когда каравана ждать, и чем баржи гружены, и какие люди едут, и какие цены на зверя везут, и какие порядки ожидаются. Все дядя Терень узнал; все, что узнал, роздал.
В избе Повойниковых дядя Терень нежданно-негаданно застал мир. Он глазам не верит: за столом дружно сидит вся семья, лица у всех праздничные, светлые, бабы в розовых кофтах, старший Повойников причесан, у младшего на лице умиление, царапины позажили.
— Мир дому сему! — бормочет дядя Терень и уж раздумывает, отдавать или нет радиограммы из конторы.
— Дядя Терень пришел! — радостно визжат обе бабы и тащат старика к столу.
Ничего не понимая, он садится, обводит всех глазами: мир, мир написан на всех лицах, — и, обрадовавшись, поднимает чарку:
— Ну, — говорит он, — чтоб и нам, и вам, и всем добрым людям! — и пьет.
Обед проходит шумно и дружно. Но после обеда младший отзывает старика в сторону и спрашивает:
— Ну, как?
— Принес вам развод, — нерешительно говорит старик. — Аль невпопад?
Младший задумывается. Потом говорит:
— Однако давай.
Старик отдает радиограмму из конторы: младшему оставаться на мысе Лемберова, старшему переселяться на зимовье Жданова.
— Это как же? — вдруг громко произносит младший. — Отчего же Ивану ехать? Это и я очень просто могу поехать.
Все в избе настороженно затихают.
— Ишь ты! — криво усмехается младший. — Ивану лафа какая. Промысел Жданова известный, с нашим не сравнить.
Швыряет телеграмму в лицо старшему и шипит:
— Вперед забежал? Ловкой!
Старший Повойников еще и разобраться ни в чем не успел, а жена его уж вцепилась в Семена, а Семенова баба — в него. Драка вспыхивает сразу, трещат бабьи кофты, летят табуреты...
— Стойте! Стойте! — надрывается дядя Терень. — Люди вы аль не люди? — Он кое-как выбирается из драки, хватает мешок и ружье. — Тьфу! — плюет на пол и скорее вон.
«Что за люди! — недоумевает он, оставшись один. — Тундра широкая, а им тесно...
Однако некогда размышлять о Повойниковых. Некогда думать. Теперь только смотри да смотри. Лед тончает, забереги стали огромными, что полыньи, тундра топкая, вязкая, под каждым камнем — лужа, реки вскрылись, разлились, трудная дорога, мокрая.
А времени мало!
«Застану ли еще деда Кураша в живых?» — озабоченно думает дядя Терень.
Деда Кураша он застает подле избы. Старик лежит на лавке, греется на солнышке.
— А-а! — встречает он дядю Тереня. — Долго ходишь, молодой человек! Бывало, раньше шибче ходил.
— Оно раньше ноги ходчее были, — шутит дядя Терень, — теперь самоходы мои выходились. Надо себе автомобиль заводить.
— Заведи, заведи. Ну, как сходил? Счастливо?
— Ничего. Приедут к тебе, Егор Кузьмич, сыновья. Ты дождись!
— А-а! — усмехается дед в бороду и не может улыбки скрыть. — Приедут-таки, шалопуты. Испужались. А вот возьму да, не дождавшись, помру. А? — И он смеется своей угрозе.
Дядя Терень начинает выкладывать новости. Сперва государственные, политические.
— Вот в Москве под землей дорогу выстроили, — сообщает он, — называется метро.
Но деда Кураша новости московские не интересуют. Раз и навсегда он ограничил свои интересы делами Арктики. Здесь его изба, его промысел, его дети.
— Ну, как там... какие полеты будут? — спрашивает он.
«Это про Петрушу вопрос», — отмечает про себя дядя Терень и рассказывает о полетах.
— А что про зверя слыхать? Как нонче белуха идет, как нерпа, как морж?
«А это про Серегу», — догадывается дядя Терень и рассказывает о зверобойке.
— Так, так, — одобрительно кивает головой дед. — И о полярных станциях слыхал? Как нынче на Диксоне? Али, например, на Челюскином мысу?
«А это уж про Ваську», — улыбается дядя Терень и рассказывает про Ваську, то бишь — про станцию на Челюскином мысу.
Вот и все новости выложены. Можно и в путь. Дед не сердится, что гость уходит так скоро, он понимает — засиживаться ему нельзя.
— Оставил бы я тебя еще на день, — говорит на расставание старик, — да ноги нонче у тебя не те. Торопись. К большой воде не поспеешь.
Целый день сеется дождь, мелкий, настырный, и когда дядя Терень добирается до избы Жданова, на нем сухой нитки нет.
Жданов встречает его, как всегда, молча, ни о чем не спрашивает, ведет в избу и, пока дядя Терень сбрасывает с себя мокрую одежду, достает из сундука свою и дает старику.
Потом оба садятся к огню и закуривают.
— Я послал, — кратко сообщает дядя Терень: с Ждановым научишься краткости.
— А-а! — равнодушно отзывается Жданов.
— Ответа наказывал не ждать?
— Ну?
— Я и не ждал, — заканчивает дядя Терень и протягивает к огню ноги в шерстяных ждановских чулках.
Оба молчат и курят.
Слышно, как стучит дождь в окно.
— Однако, — вдруг говорит дядя Терень, зевая, — однако писулька тебе какая-то пришла...
Лицо Жданова начинает медленно краснеть. Но он ничего не говорит, не торопит дядю Тереня, только трубкой пыхтит, — трубка, как назло, погасла.
Дядя Терень достает из мешка радиограмму и сует Жданову.
«Я получила ваши розы, дорогой друг. Спасибо от всей души. Часто и тепло вспоминаю нашу встречу в тундре, и еще раз вам, как тогда, скажу: хороший вы, правильный человек. Буду рада вас увидеть в Москве, если случится вам быть там. Сердечный привет. Татьяна Логинова».
Жданов долго, очень долго читает радиограмму и вдруг сам начинает рассказывать о Татьяне Логиновой, о том, как встретил ее в прошлом году, пятого июля, в тундре (она геолог), как посчастливилось ему оказать ей услугу, пустяшную, а вот помнит, и как думал о ней с тех пор, всю зиму думал, думает и сейчас...
— В Москву поеду. Погляжу на нее. Только погляжу. И обратно сюда!
— Один вернешься? — будто невзначай спрашивает дядя Терень.
Жданов бросает на него свирепый взгляд и рычит:
— Один! А ты что думал? Один, черт тебя подери!
В избе Трофимова дядя Терень мешок кладет прямо на стол, вся семья собирается вокруг, и старик торжественно раздает подарки: Митяю — книги, хозяйке — сгущенное молоко в банках и скляночки с лекарствами и присыпками из больницы, Трофимову — хозяйственные мелочи.
Митяй вертит в руке книги и смотрит на дядю Тереня исподлобья.
— Ты чего? — спрашивает отец.
— Ничего, — надув губы, ворчит Митяй, — надул...
— Ах, да! — говорит дядя Терень, хлопая себя рукой по лбу. — Я и забыл!
И, лукаво улыбаясь, вытаскивает из кармана нож и отдает Митяю.
Подарки розданы, теперь — новости. Трофимову нужно рассказывать обстоятельно. Это не Жданов, не дед Кураш. С Трофимовым можно долго и смачно говорить о политике. Гадать, будет ли нынче война или нет, и какого урожая ждать в колхозах, и каких цен на зверя.
Как всегда, дяде Тереню не хочется уходить из теплой, домовитой избы Трофимова. Хорошо бы остаться и сидеть вот так у огня, курить, беседовать, слушать, как стучит дождь в окно, как возится девочка в люльке, как повизгивают в сенях собаки. И то сказать, довольно уж он походил на своем веку. Место старика у печки.
Но, рассказав все новости, он встает, выколачивает трубку о каблук, надевает мешок на плечи, прощается и выходит.
Всю дорогу от избы Трофимова до жилья Арсения дядя Терень последними словами ругает Арсеньеву бабенку. Это из-за нее потерял он на Диксоне три дня. Три дня, шутка ли сказать. Три дня, когда тут каждый час дорог. Час весну делает.
— Вот чертова баба! — ругается старик, перепрыгивая через трещины и проваливаясь по грудь в ледяную воду. — Ох, баба анафемская! Да коли бы ты дочкой моей была б аль снохой — я б...