В час, когда взойдет луна - Хидзирико Сэймэй

В случае, если гражданин находится или находился на работах в зоне рецивилизации, но не состоял на госслужбе, ему выдается медкарта — вкладыш, чип которого содержит все специальные сведения.

(…)

Человек, находящийся в текущий момент на госслужбе того или иного рода, получает удостоверение установленной формы, где указываются все вышеперечисленные специальные сведения. Кроме того, там указываются необходимые дополнительные сведения, связанные с исполнением служебных обязанностей, например, звание, должность, особые полномочия, тип и номер табельного оружия или специальных средств наблюдения и связи.

(…)

Частные предприятия и учреждения, в том числе СМИ, по согласованию с правоохранительными и медицинскими службами могут вводить для своего персонала специальные удостоверения со специфической атрибутикой, содержащие сведения, касающиеся работы на данном предприятии или в учреждении…

Глава 4. Огонь и вода

Всех скорбящих и заблудших приглашаю я на пир —

Я вовек единосущен тем, кто создал этот мир.

Переполнена любовью, всем сияет с алтаря

Чаша с истинною кровью, кровью цвета янтаря.

В пустом доме пахло пылью — но что-то чистое было в самом этом запахе. Светлая, легкая на подъем деревенская пыль тоненьким слоем покрывала пол, столы, подоконники, немногочисленные старые шкафы и три табуретки (более новую мебель разобрали родственники). Антон провел пальцами по кромке зеркала — пыль была желтоватой, не серой, как в городе, и куда менее жирной.

Андрей сбросил со здорового плеча тощий рюкзак. Его правая рука все ещё висела на перевязи, но в остальном физических нагрузок он не чурался.

Он горячо поддержал идею переезда в Хоробров, где жил и служил Костя. Дом, который нашел им епископ, принадлежал старику, умершему восемь лет назад. Монастырь ссудил их веником, совком, ведром, ветошью, спальниками и некоторым количеством посуды.

В виду спартанской обстановки уборка прошла быстро и легко: обмели паутину по углам, протерли пол и запылённые поверхности, включили по новой газовые вентили и насос — аминь, готово.

Деревня обогревалась и освещалась биогазом, получаемым из… э-э-э… отходов метаболизма. Длинные черные баки на задах в Красном — как раз и служили генераторами этого биогаза, а в Августовке его выработка шла чуть ли не в промышленных масштабах, все при том же монастыре. То есть, свиноферме. Там же была и электростанция, на том же газе работали домовые теплогенераторы.

Горел этот газ не таким чистым и жарким пламенем, как городской, много коптил — но Андрей, неприхотливый то ли по природе, то ли в силу воспитания, не жаловался, и Антон тоже молчал. Да и не так уж плохо здесь было: главное, имелся выход в Сеть.

Закончив уборку, они постелили себе на полу и распаковали еду, полученную также в монастыре. Холодильник в доме отсутствовал, и доминиканцы, видимо, приняли это в расчет: продуктов хватило бы на три плотных приема пищи. Пачка чая, пачка сахара, шмат соленого подчеревка, два кило картошки, полбуханки черного хлеба, десяток сырых яиц.

Андрей велел Антону чистить картошку, а сам принялся топить сало на сковороде и греть воду для чая, напевая при этом какую-то украинскую песенку, в которой, насколько мог понять Антон, речь шла о разнице темпераментов блондинок и брюнеток. На словах «Чорнява чи бiлява — щоб лиш поцiлувала»[42] выяснилось, что картошку чистить Антон не умеет.

— А как же ты дома жил? — изумился Андрей.

— А у нас прислуга была, — Антон пожал плечами и снова сунул в рот порезанный палец. — А в общежитии — столовая.

— Ладно, за салом последи, — Андрей отдал ему вилку, а сам пошел за перевязочным материалом для порезанного пальца.

Дочищать картошку он не стал — только домыл и нарезал довольно неуклюжими, толстыми ломтями. А впрочем, когда она прожарилась, запах пошел такой, что Антон решил: неважно, как это выглядит — щоб лиш поцiлувала.

— А почему здесь так не любят «москалей»? — спросил он, запивая пищу богов чаем.

— Не любят? — удивился Андрей. — Да нет, здесь ещё нормально. А не любят — ну кто требовал сюда войска ввести для борьбы с орором? Коваленко, Рождественский и Штерн.

— Но ведь… не дураки же эти местные. Чтобы эпидемию хотя бы застопорить, нужно было действовать вместе. И быстро. А здесь же был князёк на князьке… Да и не российские это были войска…

— Нужно было, — рот Андрея исказился на секунду. Он почти не выражал эмоций лицом, и внезапно Антон понял, что дело тут не только в самоконтроле. — Ты ж вспомни, как это делалось. И поляки с датчанами потом вымелись, а московская цитадель осталась. Так что ты местным не говори, что нужно было, хорошо? А то в этих краях до сих пор кое-где томаты машинным маслом удобряют.

— Зачем? — изумился Антон.

— А чтобы пулеметы не заржавели. Стрелять только из-за этого никто не станет, но место больное.

В дверь стукнули. У мгновенно вскочившего Андрея, как по волшебству, в левой руке оказался пистолет.

— Кто?

— Свои, — прогудел из-за двери Костя.

— Так, вси свои, — подтвердил более высокий голос семинариста брата Мартина.

Замка на двери не было, эти двое могли войти и так. Андрей оценил деликатность и оружие спрятал:

— Входите.

В одной руке отец Константин нес связку сушеной рыбёшки. В другой — канистру пива.

— Я хотел самогонки принести, — сказал он, опережая вопрос. — Но этот католик уломал меня взять пиво.

— Спасибо католику, — Андрей подвинулся на спальнике, чтобы пришедшим было куда сесть. — Я водки в поезде нализался на сто лет вперёд.

— А я надышался, — вставил Антон.

— Хлипкий нынче террорист пошел… — вздохнул Костя.

Из безразмерной ветровки брата Мартина появилась стопка высоких пластиковых стаканов — не то чтобы одноразовых, но все-таки говорящих о бренности бытия всем своим видом. Получив стакан в руки, Антон увидел, что это упаковка от шоколадной пасты «Алиса», на которую он сам подсел ещё в Харькове.

— Это же село, — объяснил Костя, наливая пива, — тут же ничего не выкидывают. У хазяйствi все згниє.[43] Мартин, кончай Японию разводить.

Последнее относилось к тараньке, которую монах пытался очистить и аккуратно нащипать.

На рыбу Антон смотрел с куда большим подозрением, чем на стаканы. Последний раз такое он видел в музее — и это был муляж. Сухая и жёлтая на просвет, как свечка из настоящего воска, рыба хрустнула в мощных пальцах отца Константина. Антон получил свою долю мякоти — и обнаружил, что на ощупь она жирновата.